Адель подошла к африканцу. Склонилась над ним. Он взглянул в ее сторону, блеснув белками желтых остекленевших глаз, и робко улыбнулся. У него были порченые зубы. Она осталась стоять. Не сводя взгляда с его мозолистых рук, расстегнутой ширинки, влажного члена с выступающими венами.

Она услышала, как его сосед что-то проворчал. Почувствовала, как он вздыхает за ее спиной.

– Hchouma[2].

– Что ты сказал?

Старик-арабраб не поднял головы. Он продолжал искоса смотреть на танцовщицу, которая облизывала себе пальцы и, постанывая, касалась своих сосков.

– Hchouma.

– Знаешь, я тебя слышу. Я понимаю, что ты говоришь.

Он не отреагировал.

Африканец ухватил Адель за локоть. Он пытался успокоить ее.

– Эй ты, отпусти меня.

Старик встал. Его взгляд был недобрым. Отвислые щеки скрыты трехдневной щетиной. Он долго рассматривал ее. Изучал ее дорогие туфли, мужскую куртку, светлую кожу. Обручальное кольцо.

– Тьфу, – сплюнул он.

И вышел.

Адель в отупении стояла на улице. Ее трясло от бешенства. Уже стемнело, и она воткнула в уши наушники. Зашла в супермаркет и бродила из отдела в отдел с пустой корзиной в руках. Сама мысль о еде вызывала у нее отвращение. Она набрала чего попало и встала в очередь. Наушники она не снимала. Когда пробивали ее покупки, прибавила громкость. Она смотрела на молодую кассиршу, ее потертые перчатки без пальцев, ногти с облупившимся лаком. «Если она со мной заговорит, я разревусь». Но кассирша ничего не сказала, она привыкла к покупателям, которые с ней даже не здороваются.

Адель переклинило. В ней поселилась жесточайшая тревога. Она страшно исхудала, в буквальном смысле кожа да кости. Ей казалось, что по улицам бродит армия любовников. Она постоянно сбивалась с пути. Забывала посмотреть по сторонам, переходя дорогу, и вздрагивала от автомобильных гудков. Однажды утром, когда она выходила из дома, ей померещился один из бывших любовников. Сердце замерло, и она схватила Люсьена на руки, чтобы скрыть свое лицо. Она быстро зашагала не в ту сторону. Не сомневаясь, что за ней идут, она постоянно оглядывалась.

Дома боялась звонка в дверь, вслушивалась в шаги на лестничной клетке. Следила за почтой. Неделю собиралась расторгнуть контракт на белый телефон, неизвестно куда запропастившийся. И едва на это решилась, с удивлением обнаружив, что ей присуща сентиментальность. Она уже воображала, как они шантажируют ее, разбирают по косточкам ее жизнь, изучают малейшие детали. Неподвижный и медлительный Ришар – легкая добыча. Они найдут его и скажут ему. Каждый раз, когда она выходила из квартиры, у нее сосало под ложечкой. Она возвращалась назад, боясь что-то забыть, оставить улику.

– Все хорошо, тебе ничего не нужно?

Она переодела мужа и сына в пижамы. Накормила их. И бросилась наружу с чувством выполненного долга и острой потребностью в сексе. Она не знала, зачем Ксавье настоял на ужине в ресторане. Она бы предпочла отправиться на улицу Кардиналь Лемуан, сразу же раздеться и довести его до изнеможения. И ни о чем не говорить.

– Тайский или русский?

– Русский, выпьем водки, – ответила Адель.

Ксавье не бронировал столик, но он был знаком с владельцем этого ресторана в Восьмом округе, прибежища бизнесменов и проституток, кинозвезд и модных журналистов. Их усадили за столик у окна, и Ксавье заказал бутылку водки. Они впервые ужинали вместе. Адель всегда избегала есть перед ним. Вместе с ним.

Она не стала открывать меню и предоставила выбор ему. «Я тебе доверяю». Едва притронулась к салату с раками, предпочитая морозить пальцы бутылкой водки, обложенной льдом. Во рту горело, алкоголь плескался в пустом желудке.

– Позвольте, мадам, я налью вам.

Смущенный официант приблизился к их столику.

– Тогда присаживайтесь к нам.

Адель рассмеялась, а Ксавье потупил взгляд. Она смущала его.

Им почти нечего было сказать друг другу. Адель кусала щеки, подыскивая тему для разговора. Ксавье впервые заговорил о Софи. Произнес ее имя и имена детей. Сказал, что ему стыдно, что он не понимает, куда все это ведет. Что больше не может лгать, что у него нет сил выдумывать оправдания.

– Почему ты говоришь о ней?

– А ты предпочитаешь, чтобы я думал об этом и ничего не говорил?

Ксавье вызывал у нее отвращение. С ним было скучно. Их роман уже умер. Это просто лоскут вытертой ткани, за который они продолжают тянуть, как дети. Он истрепался.

На ней были серые джинсы в обтяжку и туфли на высоких каблуках, которые она надела впервые. Вырез на блузке слишком велик. Она была вульгарна. Когда они вышли из ресторана, Адель едва могла идти. Колени подгибались, как у новорожденного жирафа. Подошвы скользили, а тут еще и водка, от которой ее шатало на каблуках. Она крепко держала Ксавье под руку и все-таки при сходе с тротуара оступилась и упала. Какой-то прохожий кинулся ее поднимать. Ксавье жестом отстранил его. Он сам справится.

Ей было больно и немного стыдно, но она смеялась, рассыпая смех, как фонтан, плюющийся ледяными брызгами. Она увлекла Ксавье в вестибюль какого-то здания. Не слышала, как он говорит: «Нет, прекрати, ты с ума сошла». Прижалась к нему, покрыла его лицо влажными и отчаянными поцелуями. Он попытался убрать ее руку со своей ширинки. Попытался не дать ей спустить с него брюки, но она уже опустилась на колени, и он с блуждающим взглядом разрывался между удовольствием и страхом, что кто-то войдет в подъезд. Она встала, прислонилась к стене и, извиваясь, спустила свои слишком тесные джинсы. Он вошел в нее, в ее тело, такое текучее, доступное, щедрое. Она устремила на него увлажнившиеся глаза и, играя в стыдливость, изображая волнение, сказала: «Я люблю тебя. Люблю, ты же знаешь». Обхватила ладонями его лицо и почувствовала, что под ее прикосновением он сдается. Что она одержала верх над его совестью. Что он, словно крыса, одурманенная звуками флейты, готов идти за ней на край света.

– У нас может быть другая жизнь, – шептала она. – Увези меня отсюда.

Он оделся. Его глаза затянулись поволокой, лицо посвежело.

– До пятницы. Любовь моя.

В пятницу она скажет ему, что все кончено. Все – и с ним, и с остальными. Она найдет какой-нибудь радикальный предлог, что-то такое, против чего они будут бессильны. Скажет, что беременна, что больна, что Ришар разоблачил ее.

Скажет ему, что начинает новую жизнь.

– Здравствуй, Ришар.

– Софи? Здравствуй.

На пороге стояла жена Ксавье. Сильно накрашенная, тщательно одетая, она нервно сжимала ремешок сумки.