Еще через полтора часа меня подобрал большой, уверенный в себе и во всем, на чем свет стоит, мужчина на «пятой» «Мазде». Он рассказывал, как охотиться на кабана, и на фазана, и на косулю, и на марала, и даже на бурого медведя, пока я кивал и облизывался. Заприметив во мне неладное, он выдал красное яблоко, и настроение мое взлетело, будто «Протон-М» в шестьдесят пятом. Тем временем мы доехали до Баяндая, что, в общем-то, уже было победой. Трасса уходила дальше на север, а дорога к Ольхону пучком откалывалась направо. Я подарил водителю открытку с морем и зашагал по месту, созданному специально для меня — обочине, бормоча: «Оп, пам-пам-пам, новый па-ва-рот, пам-пам-пам». Через пятнадцать минут я огляделся: с одной стороны не было никого, с другой — вообще никого. Еще десятью минутами позже меня встретило стадо ленивых коров. Я подошел к ближайшей и погладил по основанию рога, за что получил презрительное «Мммму» от всех ее товарищей. «Сам знаю!» — ответил я им.

Дорога устремлялась вниз с горы, а потом подпрыгивала вверх. Осень с того ее края почему-то еще не ушла и восседала по обе ее стороны. На холме аккуратными шпалами громоздились разноцветные деревья, и мне от одного их вида похорошело. За полчаса я добрался до верхушки холма, где словил фургон «ГАЗ». У руля сидел семнадцатилетний Семен, приговаривавший:

— Я делаю то, что мне нравится, и развиваюсь в этом. У меня уже 7 коров есть, все мои, сам заработал, без папы. Вот брат старший херней страдает — в городе учится, в университете. Пять лет насмарку! А я сначала родителям с хозяйством помогал, а теперь и свое стараюсь содержать помаленьку. Весь мой кузов хлебом забит. Я разгружусь в своем амбаре, и мучного на две деревни хватит. А уже через неделю новая поставка! Я счастлив!

Он протянул два теплых, румяных батона белого. Мы скрестили их, словно чокаясь стаканами, и зажевали легкую мякоть. И было нам хорошо, и горланили мы, дайте вспомнить, что-то про осень, плачущее небо и тонущую печаль.

А потом все началось по новой — прощание, подаренная открытка, поднятая над трассой рука. На очередном месте охоты на автомобиль дорога была чуть приподнята над соседними участками, и я мог заприметить свою жертву задолго. За двадцать секунд до встречи моих глаз и водительских я начинал махать откусанным батоном хлеба, а потом продолжал трясти им вслед пропадающему в зубчатом лесу автомобилю. Машины поодиночке тянулись по дороге, как тянется по трубочке последняя оставшаяся капелька сока, попадая в рот, словно на Байкал.

В этом месте, на вершине холма я проторчал еще час, пока не съел весь батон и махать стало нечем. Перспективы попасть сегодняшним вечером на Ольхон достигли нулевой отметки, как и температура. Когда сумерки стали садиться на лес, из ниоткуда выкатилась фура.

— На Байкал?

— Да.

Больше мы с водителем не проронили ни слова. Путешественнику полезно помнить два свойства фуры: А — она медленная и Б — скорее всего, она передвигается на далекое расстояние. Я был без понятия, куда едет этот автомобиль, но дорога в конечном счете шла только в одно место. Сквозь глубокую трещину на переднем стекле проскакивали удивленные елки да подпрыгивающие вдали горы и сопки. Через час стало совсем темно, но Его нельзя было не заметить — из-за холма подмигнул Байкал. «Ура!» — самопроизвольно закричал мой рот на всю кабину. Я так старательно ехал до него через пол-России, что, по моим ощущениям, должен был достичь Луны.

Водитель съехал с темной трассы на поле. Мне удавалось лицезреть, как фуры курсировали по грунтовкам, но чтобы по полям — никогда. Было странно, почему мы до сих пор не врезались в дерево, коих по обеим сторонам было навалом. «Ни черта не видно!» — буркнул водитель и вжал газу. Колосья расходились в стороны, как и мои глаза. Наконец машина сделала «пффф», а я «фуух». Мне сказали третье слово за этот вечер: «Приехали». Телефон с картой давно разрядился, но, видимо, до переправы мы так и не добрались. Откуда-то из темноты на нас побежали люди и принялись разгружать фуру, а я автоматически стал им помогать. Мы таскали стройматериалы и горой скидывали их у бани. Водитель и люди ушли, а я, сообразив, что мы приехали на строящуюся базу, решил пробраться в какой-нибудь дом и переночевать в нем. Обойдя гору стройматериалов, чтобы стоящие поодаль фигуры ничего не заметили, я стал дергать ручки маленьких домишек — закрыто. Заприметив меня, навстречу выдвинулся грузный человек. Бывают такие люди, видишь его — и сразу понятно, хозяин. Я извинился и спросил, где на территории можно поставить палатку. Взамен он выдал мне ключи и указал на домик.

Мы сели ужинать помидорами и вареными яйцами вместе с водителем фуры, который оказался обычным Юрием.

— Спасибо, что подбросили меня.

— А что ж не подбросить! Хоть какое-то хорошее дело сделаю. А то профессия у меня паршивая. От нее только одно зарабатываешь — осанку, кривую, как моя жизнь.

— Вы считаете, что это ваше предназначение?

— Нам выжить надо! Там, где можно хоть сколько-то денег поднять — моя работа. А истории про предназначение ты будешь внукам рассказывать, у нас такого понятия нет.

Несмотря на юный возраст, семнадцатилетний Семен выглядел более довольным. Закинув три помидора в рот, я вышел на улицу у домика. Вокруг расселась тишина, и было просто неприлично громко двигаться, чтобы ее не беспокоить. На окружавшей черноте еще более черным пятном размазалось то самое сибирское море. Я подышал на руки, чтобы они немного согрелись, достал ручку и записал:

В семь утра на месте спящего водителя была обнаружена застеленная кровать. Как только рюкзак оказался за плечами, а ключ у хозяина, я пошел вниз с горы. Из-за треугольных крыш базы выплыло большое водяное полотно. Оно было изрезано горами, расположенными в случайном порядке, похожими на спящих моржей. Единственными туристами, прибывшими на этот райский склон, были низкие ели, которые не нашли в себе сил тронуться с места и остались созерцать благодать. Я забрался в чапараль и вылез оттуда с трофеем — крепкой палкой высотой с человеческий рост — лучшим спутником любого путника.

Тишина. Красота. Ни одного человека. Даже я потерялся и растворился в умиротворяющей атмосфере, как жир в «Фейри». Я дошел до мыса, залез на мыс, сел на мыс. Можно было ничего не делать и просто охреневать — все уже сделалось за меня. Шишки сами кидались с горы, сами отскакивали от камней и где-то далеко падали в самодостаточную воду. Дети рисуют ее короткими полосками, такими же, как школьники на уроках физики. Наконец они ожили — солнце бликовало так, что вода бегала по экрану глаз. Было знатно.

Если бы я родился шишкой, то лучшим моим днем был бы тот, когда я вырос на одной из этих елей. Если бы я родился елью, я бы мечтал стать доской, из которой строили дома меж этих равнин. Если бы я родился солнечным бликом, то я хотел бы, чтобы мое солнце никогда не уходило за горизонт Байкала. Если бы я родился паразитом, я бы мечтал вечно паразитировать на этой ели, шишке, доме, блике, Байкале. Каждая черта окружающего мира была абсолютно гармонична с соседней и ни одна деталь не могла быть подвержена принудительной конфискации.