Спуск к воде меж мохнатых елиных лап плавно переходил в длинный пирс, любопытным носом торчащий из берега, где ваш покорный слуга не преминул по-царски разлечься на пенке и провалиться во второй уровень сновидений. За сохранность мирного посапывания можно было не волноваться: единственные, кто могли потревожить равновесие, были беспокойные мысли, но и они улетучились вслед за тучами. Спросонья я ткнул старинную посудину, некогда бороздящую водяные глади, и она ответила мне долгоиграющим гулом, угасавшим в далеких скалах. Поля вокруг были засыпаны только отстроенными базами, современными, но пустынными. Казалось, когда-то здесь был городок душ на двести, а пару дней назад люди разбежались. Путь проходил по краю утеса, открывавшему живописные картинки, предназначенные для режимной фотосъемки, будто был он Сибирской Ликийской тропой.

Лежать на траве на краю утеса было хорошо. Я старался все предыдущее время слушать тишину — снаружи и внутри, — но сейчас разрешил вставить наушники и включить на плеере песню Wonder — White Blood, мелодия которой досконально описывала происходящее вокруг. По руке прополз чей-то язык, потом еще раз и еще. Я вынул наушники — рядом со мной стояла собака, старательно лизавшая мое тело и одежду. Я сбросил ее на спину, словно мы сражались в боевом искусстве, и стал громко чесать пузо, пока эта кайфуша дрыгала лапами. Когда путь был продолжен, она побежала сзади, облаивая всех встречных коров и чаек. Назвал я ее просто — Собакин. Теперь мы путешествовали вдвоем.

Природа фрактально повторяла саму себя — от маленькой песчинки до толстой скалы, венчавшей мыс, от иголки до вековой ели, от трудолюбивого муравья до просто русского мужика, старательно возводящего деревянную церковь прямо перед моим носом. Достроена она была наполовину, и рядом со входом лежал деревянный купол, а возле него — крест. Из-за купола периодически появлялся топор, которым и орудовал мужик. Я поздоровался с ним и попросил посмотреть. Он работал складно, не отвлекаясь и выполняя набор десяти разных функций. Мужчина раскрывается в своей работе, как цветок. Можно обзывать это призванием, ремеслом, но именно деятельность является мантрой и путем к просвещению. Посмотрите на то, что сделал мужчина, и вам сразу будет ясно, сколь чиста его душа.

Часам к трем дня мы с Собакиным добрались до переправы, куда пришвартовался паром «Ольхонские ворота». Я сообщил работникам, что мы с моей собакой друг без друга не можем, и нас пустили на борт. Пока паром бурлил через пролив, я разговорился с двумя солидными людьми в пиджаках, следовавшими в глубь Ольхона, после чего без намеков спросил:

— А с вами можно до города добраться?

— Вещей у тебя много?

— Две — рюкзак и собака.

— Ладно, давай с нами. Но собаку на руках держать будешь.

Мы ехали на джипе, дергались, прыгали, бухтели, я прижимал собаку, а в колонках играла песня группы «Ногу свело» — «На Байкал». Пыль летела по пустырям, заслоняя вышедшее из небесного логова яркое солнце.

— Тебе где останавливаться?

— А прямо здесь!

И вот мы в Хужире. Собакин и Иуанов пустились на поиски ночлега — но все дома были заняты, раздолбанные выглядели слишком раздолбанно, будки массово вывезли из города. Казалось, что мы попали в Россию, которая наконец стала Азией: на трех туристов с узкими глазами приходился один в ушанке. Все надписи на избах были продублированы китайской вязью, английской хмарью и русской дурью. Города хуже Хужира на Ольхоне не сыскать, как, впрочем, и лучше. Мы с Собакиным выбрались на край утеса любоваться закатом, закат, в свою очередь, отгорая, с презрением оглядывался на наше сборище. Желающие представить себе знаменитый вид на скалу Шаманку могут обратиться к творчеству Кирилла Комарова в части воспевания Колдуньи, закрыв глаза. Все грани и градации сине-серой суровости сменили радугу ушедшего торжества, словно цвело не озеро, а отцветало небо. Солнце грузно уходило за горизонт, обещаясь завтра снова выглянуть на пару минут: проверить, не замерзли мы ночью? А пока тени столбов удлинялись, зловеще крадясь по земле и ныряя меж неровностей утеса и наших с Собакиным морд.

Сибирь — это очень красиво и очень холодно, и не знаешь, что сильнее. Тем вечером красота в глазах сменялась холодом в суставах. В храм Державной Иконы Божией Матери — не пустили, к Никите Бенчарову — не пустили, в дом к потомственным хужирцам — не пустили, к Собакину в палатку — пустили. По правую сторону из-за скалы выглядывал желтый пляж, словно завезенный из нетронутых островов Таиланда. Слева — пустырь, неопрятный, как плато Путорана. Посередине сидел перед скалой я, обнимая собаку. Жизнь налаживалась.

Мы разбили палатку в отменнейшем месте: на крае пляжа, переходящего в увешанную соснами гору. Из окна тента открывался панорамный вид, ничем не уступающий безжизненным просторам Марса. В жизни любого путешественника наступает момент, когда накопленная усталость берет верх над способностью самосохранения и осознанием возможности атак ночных животных. Он наконец настал и у меня. Правило путешественника номер четырнадцать — лучший способ согреться — спать в объятиях. А лучшая грелка, как известно, это собака.

Если на этих страницах существуют искренние и чистые чувства, то самое время рассказать о них: они скрутились в клубок и ушастыми посапываниями напомнили о том, что тепло дано нам для того, чтобы делиться им с тем, кому его не хватает. Мирный сон настиг нас. И мог бы он быть долгим и полным, если б не звериный вой, раздавшийся посреди ночи с тайных уголков этого острова. Он был настойчив и повторялся раз за разом. «Молния» палатки потянулась вверх, и мы с Собакиным, как медведи из берлоги, выбрались проведать темный мир. Мой пушистый друг, как ни отыгрывал преданность, после очередного воя ринулся вперед, исчезая в пятимерном пространстве этого чудесного острова. Я с удовольствием написал бы, что спустя час мы с Собакиным снова встретились и продолжили путь до самого Шанхая, где расселись в шикарном ресторане, и подавали нам обоим по пекинской утке с подливой, но жизнь не всегда настолько предсказуема. В общем, мы никогда больше не виделись.

Я заснул, и, как и положено в таких местах, сны были фантастическими, но кошмарными. Снилось, как домогается меня мужчина, а потом кто-то уносит палатку, и пока я ношусь за ней, кидает мою камеру GoPro4 в воду, и больше я ее не вижу. Так как на моих костях мяса было немного, пришлось немедленно продрогнуть.

Вышел. Ветер, словно дворник, старательно отчистил небо от последних облаков. Прямо передо мной висел ковш, предназначенный для того, чтобы я схватил его и черпал им Байкал. Где-то в вышине темная материя незаконно поедала массу, микроволновой фон космоса рикошетил от планет, а Земля стачивала свои полюса о космический мусор. От одной мысли о единении со всеми этими махинами стало жутко. Я начал бегать по побережью из стороны в сторону и, как шаман, орать в эту бесконечную высь.

Когда сил кричать не стало, я сел на берег Байкала и тихонько заплакал. Стало больно и радостно быть собой. Я был отчаян, а отчаянность проистекает из глубокого и взаимного непонимания мира.