Через полчаса пришло сообщение: «Когда я узнала, что ты уедешь на поезде, то купила себе кофе, села в кафе и плакала два часа. Спасибо, что выдернул меня из предыдущей жизни. Я тебе не говорила, но у меня есть муж. Точнее, был — позавчера мы расстались».

В ответ я написал два слова: «Ты охренела?»

«Прошу, не осуждай меня. Так произошло, потому что наши ценности были разные. Все к этому шло давно, но последняя неделя настойчиво дала это понять. Наш стабильный образ жизни был мне чужд. Он хотел взять ипотеку, а я — жить. Это абсолютно нормально для половины людей, но не для меня. Жизнь — это игра, а не план. Спасибо, что дал это понять».

Здесь можно было бы упомянуть, сколь долго я объяснял, отчего важна ценность семьи в жизни человека, читал лекции про неправильность расставания с мужьями, раскладывал, какое значение имеет систематизация и стратегичность мышления в нашем существовании, но более подходяще перейти сразу к ответу: «Я не знаю, правильный ли это выбор, потому что его не существует. Есть события и их последствия. Правильность и неправильность — это твой юношеский максимализм. Я рассталась с мужем — свернула с одного интересного пути на другой, не менее интересный. Мы сами задаем тон нашего развития. Дорога появляется под ногами идущего — ты сам это знаешь».

«Ладно, тогда пообещай, что весь энтузиазм ты ввалишь в действительно достойное дело».

«Ты говоришь о вдохновении? О, мне бы подрамник найти во всю комнату».

Я сел на сиденье бокового плацкарта. Осень за окном сменялась зимой, деревни — лесами, а внутреннее благозвучие — серой тяжестью. Когда-то давно мне очень хотелось влиять на жизни мужчин и женщин, более того, иногда я даже видел свое предназначение в улучшении их сознательности — мне хотелось спасать людей. А в один день в голову ударила мысль: невозможно спасти всех. Единственно верное решение — каждый спасает себя сам. Необходимо всего лишь, чтоб каждый жил праведной жизнью и делал добрые поступки — и все будут спасены. Никого нельзя ничему научить, если он этого не захочет сам. Я отказывался влиять на кого-то и каждый раз отходил в сторону, когда мое мнение могло сулить кардинальные перемены в чьей-то жизни. И раз за разом жизнь человека все равно менялась.

В поисках зубной пасты я стал копаться в бездонностях рюкзака. Из крайнего отделения на пол вагона выпала открытка. Сначала рука отказывалась ее поднимать, но после, как обычно, спасовала. На бумаге был изображен подъезд в тот самый дом с бомбоубежищем и привлекательным рубильником, а сзади подписано мелким пляшущим почерком «На память». На соседних полках две женщины и мужчина лет пятидесяти включали советские мелодии на айпаде и тихонько хором подпевали. Делали они это спокойно и с душой, в такт трясущемуся вагону. Включив очередную песню, они затянули громче и дольше обычного, сливаясь голосами. Из следующего прохода высунулась маленькая девочка лет пяти, которая, повертев головою в разные стороны, стала вторить: «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жиииизнь». Они так и пели хором — айпад, женщины, мужчина, девочка. И так хорошо было, так просто и хорошо.

Поезд шел около двадцати часов. Я болтал с мужчиной, который зарабатывал тем, что каждое лето на пляжах Анапы ходил с металлоискателем и сдавал найденные цепочки в ломбард, и с женщиной, которая переехала из Канады в Хакасию ради первозданной природы. Я думал: «Сейчас все мы в сохранности, но скоро выйдем из поезда, и кто-то пойдет в дом или в гостиницу, а кто-то придумывать, как спасти свою жизнь очередным способом». Мы подъехали к Иркутску в девять утра. Я устал следить, как меняются часовые пояса. Что ни день — то снова надо переводить время. На выходе из поезда меня встретил сугроб снега. Его здесь навалило столько, что можно было откормить целую нацию. Мои кроссовки промокли через пять минут, носки продержались четверть часа. Когда вода в обуви захлюпала в такт соплям, я написал сообщение одногруппнику Саше Барышникову, который был родом с этих краев:

Программисты ложатся в кровать вместе с рассветом, поэтому, несмотря на ранний для Москвы час, ответ не заставил долго ждать. Мне был выдан адрес мамы Саши и инструкция: «Если хочешь побывать на Байкале, но так его и не увидеть, езжай в Листвянку». Тогда я открыл карту и ткнул в Ольхон — телефон мне ответил «300 километров». Подумав, что доберусь часов за пять, я зашагал по нужному адресу в сторону бульвара Рябикова.

— Яна Павловна, утро бодрое! — плюя на правила запретов жать руки через порог, схватил я правую ладонь мамы Саши Барышникова.

— Ух, какой заросший-запотевший! И рюкзак втрое больше тебя! Давай заходи скорее, — поприветствовала меня темноволосая довольная женщина.

Со словами «Он уже это пять лет не носит» мне выдали осенние оксфорды, три теплых свитера и болоньевые штаны. Половину этих вещей я оставил на полке, а вот ботинки и свитер могли отправляться в скорый путь. Меня усадили перед фактом плотного иркутского завтрака, размером большим, чем мои предыдущие обед и ужин.

— А на Байкал вы как на море ездите? — выстрелил я неожиданным даже для себя случайным вопросом, пережевывая еду, которую запихивал в рот двумя руками.

— Нет, у нас некоторые даже и не видели его. Мы больше чартерами до Таиланда интересуемся, — отбилась от удара тетя Яна, подваливающая добавки.

— А Иркутск — это ваш город? — решил зайти с другого тыла я.

— Когда в нем живут и рождаются мои дети — да, — соперник снова выдержал оборону.

— Ну, а люди в вашем городе счастливые живут? — я решил вести бой напропалую.

— Это ж не от города зависит, а от человека. Счастливый тот, кто занимается своим предназначением и растет в нем, — Яна Павловна продолжала как ни в чем не бывало подкладывать еще одну порцию. Битва была проиграна, и я попросил выделить мне ресурсы для зализывания ран в виде вай-фая и пятнадцати минут в тишине. Как только дверь комнаты закрылась, я нажал на зеленую кнопку скайпа:

— Наташа, утро знатное! Ты билеты в Китай взяла?

— Привет, Дим! Билеты взяла, но где ты находишься, что в 7 утра названиваешь?

— Это у вас солнце из-за горизонта встает, а у нас уже полдень — в Иркутске я! Давай-ка видео включай.

— Стесняюсь.

— Лучшие воплощения женщины — когда она говорит «стесняюсь», лежа в кровати. Ты же знаешь, такой мне и нравишься, поэтому включай!

На экран монитора вылезло заспанное личико Наташи с распахнутыми глазами и только что приглаженными волосами. Я подмигнул ему и отправил геолокацию, на что оно немного насупилось и настойчиво спросило:

— Десятого октября буду в Пекине! Ты успеешь?