Здесь, где было невозможно определить, на какой планете мы находимся, мне привиделось, что через всех нас проходит невыразимое, недоступное для ушей, глаз и языка, то, что одни называют любовью и истиной, другие Богом и верой, но в каждом из случаев суть остается одной: все мы изначально связаны, и эта реальность — случайный слепок, один из многих, и вся наша задача, весь путь — это возвращение домой. Я сидел у самой кромки воды и смотрел, как слезы текут по щекам и большими бусами падают в воды священного моря, которое впитывает их, как своих детей, пока я поднимаю камушки и пропускаю их сквозь пальцы.

Наутро пришла пора совершить то, ради чего, собственно, и стоило держать путь в этот отшиб. Я поставил палатку ближе к берегу, закинул туда всю свою одежду, голышом присел и с криком хищника забежал в воду. Конечности кололо, словно их полосовали ножами, а вода вокруг него была не то огненная, не то ледяная. Вся мощь России собралась здесь, чтобы покусать мое тело. Дойдя до предела, оно вылетело из воды, как ядро из пушки, и самопроизвольно стало кататься кубарем по песку — пришлось забегать еще раз. После палатка на ветру служила парусом, а колья — веслами, с помощью которых я греб по песку сквозь этот неясный пейзаж.

Наверное, чтобы начать понимать Байкал, здесь стоило поселиться хотя бы на пару месяцев, но мое экспресс-погружение в жизнь этого никак не позволяло. Если бы эти берега носили мою синюю шапку хоть днем более, не привиделся бы мне Пекин десятого октября. На совете стаи в виде меня и рюкзака было решено стартовать в полдень. В этой стране уже давно никто не придерживается советов, поэтому в шестнадцать ноль-ноль я снова болтал ногами на обрыве утеса с видом на Шаманку. Над столбами-коновязями, предназначенными для обрядов и символизирующими древо жизни, кружили вороны и орлы, а под ними китайцы подкидывали мелочь. «Что ж теряться», — подумал я и за минуту настрелял у иностранцев семьдесят рублей. Окраина Хужира попрощалась со мной в пять вечера. Поднятая рука остановила третью попавшуюся машину.

— Далеко? — из джипа высунулся улыбчивый мужик.

— В Иркутск.

— Запрыгивай!

Мы были в Иркутске через 3 часа. После падения на диван в дневнике сами вывелись строки:

На следующее утро я отправился в Улан-Удэ, заранее договорившись о месте ночевки по каучсерфингу — наконец-то! Бывают такие дороги, где есть забор, а обочины нет. Я, вжавшись вбок, шел по такой с поднятой рукой, но каждый раз убирал, чтобы проезжавшие в полуметре автомобили не отбили ее. Сменив несколько машин, я попал в «газельку» к неприметному пацану лет двадцати восьми. Мы обменялись рукопожатиями и именами и молчали часа три, даже когда проезжали невероятной красоты Култук, где Байкал буквально наступал на дорогу. С бурятского название переводилось как «ветер», который стоял здесь вечно. Внезапно паренек решил скоротать время в незамысловатой беседе:

— Я-то сам раньше лес воровал.

— Очень хорошо! — ответил я, свыкшись с тем, что в окрестностях подобным промышляет каждый второй житель.

— Мы тракторами его валили, пока нас не стали прижимать жестко. Вот я теперь творог и вожу, и курицу еще — слышишь, поддоны подпрыгивают. У меня все знакомые так живут, все воруют, поэтому мы закрытые. У всех алименты, судимости, ипотеки, у всех.

— А я ни разу лес не воровал.

— Это ты просто не дорос еще. У меня вот все друзья доросли. Один товарищ грабил квартиры в Чите, а потом его прижали со словами «Еще раз попадешься — тебе крышка». Он в тот же день на попутках в Москву рванул. Стал по новостройкам шариться. В некоторых квартиры на ключ не закрываются. Видит — мужик телик зырит, он хвать сумку у шкафа, а там три миллиона рубасов. На них он год в Москве и жил, а сейчас снова лес валит. Дорос.

Парень медленно закурил, смакуя каждый вдох, как пары волшебного эликсира.

— Я сам с небольшого городка в Иркутской области. С детства на самбо ходил, поэтому всех нариков в новостройках еще лет в тринадцать похлопал — с битами в дождевике. В каждом городе должен быть криминальный авторитет, который отсидел два года и раз в месяц пьет за одним столом с начальником полиции. В Иркутске — это Пашка. А я был правой рукой нашего. Была у нас как-то потасовка в квартире, а я же масть, крышевал два кабака и с десяток магазинов, так что не имел никакого права стучать. Меня избили до полусмерти, я пришел с больницы в ментовку, говорю им: «Вы сами знаете, кто я». Написал отказ, они меня через день прямо с зала суда выпустили.

С правой стороны автомобиля от того, что обзывалось трассой, выныривали ухабы, словно большие пузыри на убегающей из кастрюли каше. Дорога потрескалась, как чипсы.

— Мои ребята предложили потерять обидчиков. Запилили им стрелу — три на три. Мы втроем пришли с ножами. С их стороны тоже сначала трое подкатили, а потом еще с десяток кавказцев подоспело. Мы вопроса не решили, и брата моего порезали — он на глазах умер. Тюрьмой таких пацанов не напугаешь. Я за год половину уложил, а вторая сама смылась.

Водитель был спокоен и сосредоточен, будто брал тройной интеграл. Его глаза были серыми и ровными. Обычно такие глаза либо еще ничего не видели, либо уже видели все. Тем временем он продолжал:

— Единственная задача в тюрьме — выжить и остаться человеком, способным любить и работать. Зачастую для здоровья мозга надо пожертвовать здоровьем своего тела. А вот кому жертвовать телом не приходится, так это пьяницам и мелким ворам — их опера держат за своих, поставляя им наркотики и еду. Те живут в телевизорах и коврах, а когда положено — стучат. Таких ненавидит вся тюрьма по обе стороны клетки.

Дорога пестрила, как карнавальное платье испанки. Над разноцветным лесом выплыли снежные верхушки гор, словно искусственно наложенные на заднем слое в фотошопе.

— Мы с другом нефть качали. Недалеко от нашего города располагался завод, мы там трубу проложили и в контейнеры ресурсы гоняли. А потом стуканули на нас, и в тот же день наряд выехал. Наши люди в органах тоже были, поэтому нам за полчаса сообщили, что будет облава. Мы мужиков своих рабочих тут же разогнали по соседнему лесу, а сами с другом засели в конуре на входе. Приехали опера нас вязать, а мы им кричим: «Мы обычные охранники, не трогайте нас!» Трое суток нас пытали в разных комнатах, но не раскусили. Главное — вначале придумать легенду и от точки до точки идти по ней.

На одну березу, пролетающую мимо «Газели», приходилась одна дыра в асфальте, пролетающая под «Газелью». Как бы суровость российских дорог ни пыталась ухудшить ландшафт, он все равно был прекрасен.

— Как-то раз мы с другом разбой в кабаке устроили. Девчонки сумки побросали, кто-то их взял, а на нас кражу повесили — мы же масти. Нас повязали, бросили в машину и, пока ехали, три раза шокером долбанули. В отделе нас по базе пробили — а друг мой в федеральном розыске, хотя мне об этом ничего не говорил. Опера руки потирают, а я думаю, все, хана нам. Друг говорит, ссать хочу перед камерой, пустите. Его охранник до туалета проводил. А он воду включил и через квадратное окно рыбкой выпрыгнул — как уместился, никто не знает. Со второго этажа грохнулся, все ободрал себе и пустился рысью через заборы. Охранник пришел, говорит, упустил пацана. На меня как стали все вешать, а я им: «Вы что, ребята, сами зевнули разыскиваемого, я здесь при чем». Меня попытали, как обычно, да выпустили через полдня. Ребята мои забирать на машине приехали, в салон залажу, а там друг сидит весь ободранный, который из сортира прыгал, да улыбается. Таких, как он, свет специально носит. У них карма чистейшая, в рубашке родились. Он потом паспорт потерял и, находясь в розыске, восстановил. Сейчас живет нормально, встречаемся с ним в центре Иркутска. И каждый мент его в глаза знает, но поймать не может. Вот так жить надо!