А он превратился в такого, каким был в «Копакабане» – клиенткак клиент, не слишком нежен, не очень груб, и только, в отличие от всехпрочих, точно знает, чего хочет. Казалось, он вышел из транса, перестал игратьроль в так и не начавшемся спектакле.

Что же – неужели уйти, так и не узнав, что такое «особыйклиент»?

– Чего же ты хочешь?

– А ты не догадываешься? Боли. Страдания. И огромногонаслаждения.

«Боль и страдание плохо вяжутся с наслаждением», –подумала Мария, хотя ей отчаянно хотелось, чтобы одно было неотделимо отдругого – и тогда горький жизненный опыт стал бы отрадным и светлым воспоминанием.

Теренс взял ее за руки и подвел к окну: на противоположномберегу озера высилась колокольня собора: Мария вспомнила, что видела ее,проходя с Ральфом Хартом по Дороге Святого Иакова.

– Видишь эту реку, это озеро, эти дома, этот храм?Пятьсот лет назад все это было примерно таким же, как сейчас.

Вот только город был совершенно пуст: неизвестная болезньсвирепствовала в Европе, и никто не знал, отчего умирает такое множество людей.Ее стали называть моровой язвой, Божьей карой, постигшей мир за грехинаселявших его.

И тогда нашлись такие, кто решился пожертвовать собой радиостального человечества. Они выбрали то, чего больше всего боялись, –физическую боль. И стали днем и ночью ходить по этим мостам, улицам и площадям,хлеща себя бичами, стегая цепями. Они страдали во имя Божье и в страданииславили Бога. И вскоре поняли, что терзать свою плоть им приятнее, чем выпекатьхлеб, пахать землю, кормить скотину. Боль доставляла уже не страдание, анаслаждение – поскольку они сознавали, что избавляют род людской от грехов.Боль превратилась в ликование, в ощущение полноты жизни, в блаженство.

В глазах Теренса вновь возник угасший было на несколькоминут холодный блеск. Он взял деньги, положенные Марией на стол, отсчитал отних 150 франков, спрятал их в карман, а остальное протянул ей.

– Насчет хозяина не беспокойся. Это его комиссионные.Обещаю, что ничего ему не скажу. Можешь идти.

Мария машинально взяла деньги. – Нет!

Что это было – вино, араб в ресторане, женщина с печальнойулыбкой, мысль о том, что она никогда больше не вернется в это проклятое место,страх любви, надвигавшейся на нее в обличье мужчины, письма к матери, гдеописывалась прекрасная жизнь и тысячи возможностей получить прекрасную работу,мальчик, спросивший, нет ли у нее лишней ручки, борьба с самой собой, чувствовины, любопытство, желание узнать, где находится последний предел, за которыйуже нельзя переступить, упущенные шансы, неосуществленные возможности? ДругаяМария сидела здесь, она не преподносила подарки, а приносила себя в жертву.

– Я больше не боюсь. Приступай. Если нужно, накажи меняза то, что я пыталась ослушаться. Я вела себя неправильно с тем, кто защищалменя и любил, я солгала ему, я предала его.

Она вступила в игру. Она говорила то, что надо говорить втаких случаях.

– На колени! – тихо и грозно произнес Теренс.

Мария повиновалась. С ней никогда еще так не обращались, иона не знала, хорошо это или плохо, а всего лишь хотела пойти дальше: за все,что было сделано в жизни, она заслуживала того, чтобы ее унизили. Она стремительновыгрывалась в новую роль, становясь другой – совершенно неведомой женщиной.

– Ты будешь наказана. Ты – никчемное существо, незнающее правил, понятия не имеющее о сексе, о жизни, о любви.

И Теренс, произнося все это, словно раздваивался,превращаясь в двух разных людей: один спокойно объяснял правила, другойзаставлял ее чувствовать себя самым ничтожным существом на свете.

– Знаешь, зачем мне все это? Потому что нет на светебольшего наслаждения, чем открыть кому-нибудь врата в мир неведомого. Лишить невинности– нет, не тело, а душу. Понимаешь?

Она понимала.

– Сегодня я еще разрешаю тебе спрашивать. Но вследующий раз, когда поднимется занавес в нашем театре, прервать начавшийсяспектакль ты будешь не вправе. Он прервется, только если не совпадут наши души.Помни – это спектакль. Ты должна сыграть роль человека, стать которым тебеникогда не хватало отваги. Постепенно, мало-помалу ты поймешь, что этот человек– ты и есть, но до тех пор, пока не осознаешь это с предельной ясностью, тебепридется притворяться, играть, изображать.

– А если я не смогу вынести боль?

– Боли не существует. Есть лишь то, что превращается втаинственное наслаждение. В твоей роли есть такие слова: «О, почему ты такжесток?! За что ты терзаешь меня?! Остановись, я не выдержу». И потому, еслихочешь избежать опасности... опусти голову и не смотри на меня!

Мария, стоя на коленях, потупилась, уставившись в пол.

– А чтобы избежать серьезного физического ущерба, мыбудем применять кодовые слова. Если один из нас скажет – «желтый», это будетзначить, что следует уменьшить накал. Скажет «красный» – остановитьсянемедленно.

– «Один из нас»? – переспросила Мария.

– Роли меняются. Одна не существует без другой. Никтоне сможет унизить, пока не будет унижен сам.

Какие ужасные слова – они донеслись из какого-то неведомогомира, темного, смрадного, гниющего. И, хотя от страха и возбуждения Марию билакрупная дрожь, все равно она хотела идти вперед.

Теренс с неожиданной лаской прикоснулся к ее голове.

– Конец.

Он попросил ее подняться – попросил без особеннойсердечности, но и без той глухой враждебности, которая сквозила в его голосепрежде. Мария, все еще дрожа, встала, надела жакет. Теренс заметил еесостояние.

– Выкури сигарету на дорожку.

– Ничего ведь не было.

– Да и не надо. Все начнет происходить у тебя в душе, ик следующей нашей встрече ты будешь готова.

– Неужели все это стоит тысячу франков?

Не отвечая, он тоже закурил. Они допили вино, дождались,когда стихнет чудесная мелодия, вместе насладились наступившей тишиной. Но вотнастал миг произнести какие-то слова, и Мария сама удивилась тому, что сказала:

– Не понимаю, почему мне хочется вываляться в этойгрязи.

– Тысяча франков.

– Нет, дело не в этом.

Теренс, судя по всему, остался доволен ее ответом.

– Я и себя тоже спрашиваю. Маркиз де Сад утверждал, чточеловек может познать свою суть, лишь дойдя до последней черты. Для этого намтребуется все наше мужество – и только так мы учимся чему-то.