— Доктор, вы можете подойти?

Мансингер не стал извиняться, просто сорвался с места. Лизиза это его только зауважала: СОВИСА. Она подошла к двери в тот самый момент,когда добрый доктор буквально сшиб с ног девушку, которая выскочила из«смотровой-1», чтобы посмотреть, что происходит в приёмной, а потом толкнултаращащуюся Аманду в объятия сестры так сильно, что они обе едва не повалилисьна пол. Дорожный коп и полицейский округа Маунти стояли над молодым человекомбез видимых травм, который раньше дожидался своей очереди позвонить потелефону. Теперь он лежал на полу, лишившись чувств. Парень с разорванной щекойпродолжал говорить, как будто ничего не произошло. Всё это заставило Лизивспомнить стихотворение, которое когда-то прочитал ей Скотт, — удивительное,жуткое стихотворение о том, как мир вдруг начал вращаться, наплевав на то(берьмо) сколько это приносит нам боли. Кто его написал? Элиот? Оден? Человек,который написал стихотворение на смерть борт-стрелка? Скотт мог бы сказать. И вэтот момент она отдала бы последний цент, чтобы получить возможностьповернуться к нему и спросить, кто из них написал то стихотворение о страдании.

— Ты точно в порядке? — спросила Дарла. Она стояла у дверималенького дома Аманды (после посещения больницы прошёл час или чуть больше), илёгкий ночной июньский ветерок обдувал их лодыжки и шелестел страницами журналана столике в холле.

Лизи скорчила гримасу.

— Если спросишь ещё раз, я блевану прямо на тебя. Всё у насбудет хорошо. Мы выпьем какао… мне придётся её поить, потому что в нынешнемсостоянии она не сможет держать чашку в руке.

— И хорошо, — кивнула Дарла. — Если вспомнить, что онасделала с последней, которую держала.

— Потом ляжем спать. Две старые девы Дебушер, не взяв впостель даже один дилдо.[37]

— Очень забавно.

— Завтра поднимемся с восходом солнца! Кофе! Овсянка! Потомв аптеку с рецептами! Назад, чтобы сделать ванночку для рук. А потом, Дарла,дорогая, ты заступаешь на вахту!

— Если ты так считаешь…

— Считаю. Поезжай домой и накорми своего кота. Дарла бросилана неё ещё один, полный сомнения, взгляд, потом чмокнула в щёчку, как всегдапри расставании, обняла за плечи. Пошла по дорожке к своему маленькомуавтомобилю. Лизи закрыла дверь, заперла на замок, посмотрела на Аманду, котораясидела на диване в ночной рубашке из хлопчатобумажной ткани, спокойная иумиротворённая. В голове промелькнуло название старинного готического романа… оначитала его в юном возрасте. «Мадам, вы говорите?»

— Анди? — мягко позвала она.

Аманда посмотрела на неё, её синие дебушеровские глаза былитакими большими и доверчивыми, что Лизи подумала: нет, не сможет она подвестиАманду к интересующим её темам, Скотт и булы, Скотт и кровь-булы. Если Амандасама заговорит об этом, скажем, в темноте, когда они лягут в постель, это одно.Но подводить её к этому… После такого трудного для неё дня?

У тебя тоже был тот ещё день, маленькая Лизи.

Что правда, то правда, но она не считала это поводом ставитьпод угрозу умиротворённость, которую видела сейчас в глазах Аманды.

— Что скажешь, Лизи? — нарушила тишину Аманда.

— Как насчёт чашки какао перед тем, как лечь спать? Амандаулыбнулась. Сразу помолодела на многие годы.

— Какао перед сном — это прекрасно.

Они выпили какао, а поскольку Аманда не могла брать чашкуруками, она разыскала безумно изогнутую пластмассовую трубочку (возможно, этатрубочка отлично смотрелась бы на полке магазина «Обурн новелти») в одном изкухонных ящиков. Прежде чем окунуть один конец в какао, Аманда показалатрубочку Лизи (зажав двумя пальцами, как и показывал ей доктор): «Смотри, Лизи,это мой мозг».

С мгновение Лизи только таращилась на Аманду, не в силахповерить, что действительно услышала, как сестра шутит. Потом рассмеялась.Рассмеялись они обе.

Они выпили какао, по очереди почистили зубы, какдавным-давно делали в фермерском доме, где выросли, а потом легли спать. Но кактолько погасла прикроватная лампа и комната погрузилась в темноту, Амандапроизнесла имя сестры.

Господи, вот оно, тревожно подумала Лизи. Опять на бедногоЧарли выльют ведро помоев. Или… речь пойдёт о буле? В этом всё-таки что-тоесть? А если есть, хочу ли я об этом слышать?

— Что, Анда?

— Спасибо, что помогаешь мне. От этой мази, которую дал мнедоктор, рукам гораздо лучше, — и она перекатилась на бок.

Лизи вновь изумилась: неужели это всё? Вроде бы да, потомучто через минуту или две дыхание Аманды изменилось, стало медленнее и ровнее,как во сне. Она, конечно, ещё могла проснуться и потребовать таблеткутайленола, но пока точно заснула.

Лизи не рассчитывала на такое счастье. Она ни с кем рядом неспала с ночи перед отъездом мужа в его последнее путешествие и уже отвыкла отэтого. Опять же, её не отпускали мысли о «Заке Маккуле», не говоря уже проработодателя, инкунка, сукиного сына Вудбоди. Она должна поговорить с Вудбоди всамое ближайшее время. Собственно, завтра. А пока она должна приготовиться ктому, что, возможно, придётся провести несколько часов без сна, может, всюночь, скажем, в кресле-качалке Аманды, которое стояло внизу… если так, она,возможно, найдёт на книжных полках что-нибудь достойное для чтения.

«Мадам, вы говорите?», подумала Лизи. Может, ту книгу написалаЭлен Макиннес? И стихотворение о башенном стрелке точно написал не мужнина…

С этой мыслью Лизи и провалилась в глубокий сон. Ей неснилось полотнище-самолёт «ПИЛЬСБЕРИ — ЛУЧШАЯ МУКА». Ей вообще ничего неснилось.

Она проснулась глубокой ночью, когда луна зашла, а время,казалось, остановилось. Лизи не понимала, то ли проснулась, то ли по-прежнемуспит, прижавшись к тёплой спине Аманды, как когда-то прижималась к тёплой спинеСкотта, или пристроив коленные чашечки в подколенные углубления Аманды, каккогда-то пристраивалась к Скотту… в их кровати, в сотнях кроватей в номерахмотелей. Чёрт, в пятистах кроватях, может, в семистах, я слышу тысячу,кто-нибудь скажет «тысяча», ставка поднимается до тысячи? Она думала о булах икровь-булах. О СОВИСЕ и о том, как иногда ты можешь только склонить голову иждать, когда переменится ветер. Она думала, если темнота любила Скотта, что ж,тогда это была истинная любовь, не так ли, потому что и он любил темноту;танцевал с ней по бальному залу годов, пока наконец темнота не унесла его ссобой. Она подумала: Я снова иду туда.