— Самая достойная — служить тебе, Великий хан, — и парень пополз задом, не поднимая головы.

— А эти? — указал хан на стоявших позади людей.

— Купцы да смерды, — пояснил начальник стражи. — Взяты за Итилем. Русь знают. В разговор вступают неохотно, но мы заставим их служить тебе, Великий!

В это время боярский сын поравнялся с купцами и поднялся на ноги. Вдруг из толпы выскочил высокий мужик — глаза его гневно горели, грудь ходила ходуном.

— Предатель! Землю родную татарской собаке продаешь!

Боярин в испуге попятился, глазами ища защиты у тургаудов. Но те, не получив команду, молча взирали на разыгрывающуюся драму. Русский бросился на отступника, схватил его за горло и начал душить. Боярин тщетно пытался высвободиться. Оба упали и клубком покатились по земле. Первым завизжал хан:

— Схватите его!

Стража бросилась исполнять команду. Но непросто было оторвать нападающего. Когда это наконец удалось, боярин не шевелился, а мужик еще пытался вырваться. Но могучие стражники крепко держали уруса.

Хан взмахом руки приказал подвести его к себе. Стоявшие сзади нукеры вытащили сабли и окружили хана полукольцом. Уруса с трудом поставили на колени, продолжая удерживать за вывернутые руки.

— Кто будешь? — зло спросил хан. Толмач перевел.

— Я — русский! — Мужик глянул на хана презрительным уничтожающим взглядом.

— Мы наградим тебя, если будешь служить нам. Если нет — страшная смерть ожидает тебя.

— Ишь чего захотел! Кровушки нашей русской попить! Землицы нашей захотелось! Смертью пугаешь? Накося, выкуси, татарская падаль! — Он плюнул в сторону Батыя.

Толмач перевел только первые слова, дальше, поперхнувшись, замолчал. Но хан и сам все понял.

— Сдерите с него кожу, — завизжал Батый, — свейте веревку и повесьте как шакала!

Тотчас тургауды повалили уруса на землю. Монгол, вышедший из-за нукеров, молча вонзил нож в дергающееся в бессильной ярости тело. Полилась русская кровь.

Лука лежал на пригорке, бросив под себя старую потрепанную овчину. Забросив ногу на ногу, почесывая черные в рубцах пятки, он любовался осенней картиной, которую уже начал писать неведомый художник. Вначале он вывел золотистое ожерелье на берегах реки Жиздры, которая лениво текла внизу, обросшая густым тальником. Затем блеклой желтизной, напоминающей сиротливое поле только что убранного хлеба, выкрасил примыкавшую к реке долину, некогда буйную от зелени, а ныне притихшую. В лесу то тут, то там вспыхивали яркие стяги осины или рябины. Золотистые кудри берез подчеркивали особую успокаивающую прелесть уходящих дней. Природа, словно стареющая любовница, рядилась из последних сил, чтобы однажды, разочаровавшись, враз сбросить постылый наряд и предстать во всей своей старушечьей наготе. И, кинув в бессилии руки-плети, ждать в безмолвном спокойствии, когда свирепые ветры, кружа вихри, омоют холодными струями бренное тело…

«Да-а, интересная штука жизнь», — размышлял Лука, не забывая посматривать на своих подопечных. Коровы меланхолично жевали жвачку и изредка помахивали хвостами, отпугивая надоедливых мух. Телята, свернувшись поуютнее, смотрели сны. Овцы прислушивались, по-собачьи вытянув головы.

Но особенно выделялся глава стада — пестрый бык. Имя у него было ласковое — Пеструнька. Но эта нежная кличка совершенно не отвечала его буйному нраву. Сила была в нем необыкновенная. Широко расставленные толстые и короткие передние ноги несли мощную грудь, переходящую в такую же мощную шею, которая венчалась крупной головой с вытянутой мордой и огромными гнутыми рогами. Сейчас он лежал в стороне, всем своим видом показывая, что не хочет ни с кем знаться, и, пуская длинную тягучую слюну, неторопливо и с достоинством шевелил челюстями.

Пеструнька безропотно слушался Луку. Не без улыбки вспоминал пастух боязливые встречи горожан с этой животиной. Но особенно Пеструнька признавал Николку, добровольного помощника Луки. Мальчик любил забавляться, часто взбираясь на широкую спину быка и шутливо дергая за хвост. Пеструнька стойко переносил все его проказы. За это шалун, разломив доставшийся ему кусок хлеба, половину отдавал Пеструньке, ласково потрепав его по довольной морде. Любил кормить его сочными, специально сорванными травами. И когда пастушок подходил к быку, тот еще издалека встречал его мычанием.

Сейчас Николка, завалившись на островок сухой травы, спал, подтянув колени к животу и положив голову на верного Дружка. Пес, словно сознавая величие своего положения, терпеливо лежал, только при каждом шорохе чуть приподнимал голову, навострив уши. Опасность не подтверждалась — и он опять опускал морду на лапы.

«Все как-то интересно получается, — продолжал рассуждать Лука. — Вот вчера все было зелено. А сегодня — на тебе, все изменилось, хоть вокруг вроде все остается по-старому…»

Так происходило и с Лукой. Давно ли его пышной шевелюрой любовались девки? Невольно побежали в памяти прожитые годы. Вспомнил себя таким же, как сейчас Николка. Отец и мать были смердами. Любили землю, любили друг друга, своих детей. Род их жил дружно, без особой нужды. Работали сообща, делили по-Божьи. Пока не появился невесть откуда боярин Шига с малой княжьей дружиной. И началась жизнь — что ни день, то горше. Поборы пошли за поборами, наглела и дружина. Подобрали все, что могли. Это был год, когда ели все, что можно было жевать. Вот тогда в семью пришло первое несчастье.

Мужики, видя голодные муки близких, ушли по глубоким снегам в лес на промысел. Секач попался добрый, всем бы хватило, да не оказалось у мужиков княжеской сметки. Когда посадили его на копья, думали — готов. Да не тут-то было. Кабан вдруг вскочил и бросился на своих мучителей. Отец оказался на его пути, огромные клыки, вспоров живот, вывернули нутро наружу. До дому отца не донесли живым. Осталась мать с четырьмя детьми. Но кормились как-то, родичи не забывали.

Одной из декабрьских ночей деревню разбудили крики вперемешку с громким плачем и проклятьями. Когда выскочили на улицу, деревня горела. Хорошо было видно, как мелькают меж домов всадники с блестящими кривыми саблями в руках. Рубили пытавшихся обороняться мужиков. Мать кинулась было в дом, но поздно: к ним несся всадник, весь мохнатый, как медведь, такой одежды они ни у кого не видели. Мать не увидела петлю, которая крепко охватила ее, дернула и потащила за собой. Все случилось так быстро, что никто не успел опомниться. Дети долго ждали мать, но она не пришла. Они вернулись в избу, осиротевшие, еще не понимая и не веря, какое горе постигло их.

И даже сегодня, когда прошло столько лет, Лука не мог без содрогания вспоминать тот день. Наутро, когда рассвело и голод погнал их на улицу, ребятишки не узнали родную деревню. Кругом дымились догорающие головешки да шатались, угрюмо поскуливая, в поисках хозяев собаки. В деревне остались чудом уцелевшие старый хромой Шило да криворотая горластая Уська. Но сегодня она молчала. Поселились у них. Еды было мало, скот угнали. Вскоре заболел младший брат, да так и не встал. За ним ушел Шило.