— Я дам тебе охрану, — сказал он серьезно. — Когда поедешь?

Для девушки это был самый больной вопрос. Сердце разрывалось — жаль было тетю, у которой сильно заболел муж, но как можно было уехать, не повидав того, кому обязана жизнью, кто намертво приковал ее сердце?

— Не знаю, — тихо ответила она и смахнула выступившие слезы концом наброшенного на плечи платочка. Всеславна не посвящала брата в свои сердечные тайны, считая его еще маленьким. Но суровые будни сделали из мальчика не по годам созревшего мужчину.

— Я ему все скажу, — так же тихо проговорил Василий, глядя сестре прямо в глаза.

— Спасибо, Василек! — порывисто обняв его, девушка побежала в дом. Отъезд был назначен через четыре дня.

Оставив недоброжелательный стольный град, Сеча повел отряд домой одному ему знакомой ближней дорогой, хотя и трудной. Она пролегала лесом, зато когда вырвалась на открытые места, воинам предстала мирная чарующая картина. Хлеба поспели, тяжелый колос гнул стебли к земле. Урожай был добрый. Вовсю шла уборка — любо было смотреть, как орудовали смерды серпами. Воевода невольно залюбовался этой картиной.

— Знаешь, — обратился он к гриду, — в душе я хлебороб. Дед мой землю пахал, да и отец начинал хлебопашцем. А вот тяжкая наша жизнь сделала меня воином. Зато здесь, — он приложил руку к сердцу, — до сих пор сохранилась тяга к земле. Порой так хочется взять в руки косу или серп и, как эти смерды, работать, работать…

Сердце Аскольда неудержимо рвалось вперед, к родным местам. Несмотря на то что отряд двигался ходко, порой не жалея коней, ему казалось, что едут медленно, и юноша все стремился вырваться вперед. Только осуждающий взгляд отца заставлял сдерживать коня. На одном из привалов отец сказал:

— Дойдем до «скифского князя», оттуда дорога тебе известна, и ступай с Богом.

К заветному месту вышли внезапно. Лес расступился — и вот оно предстало перед отрядом. На холме возвышалось каменное изваяние вровень человеческому росту. Немигающими глазами оно смотрело на восток — туда, где остались родные степные просторы. Кроткий сиротливый взгляд вечно печалился о покинутой навсегда земле…

За холмом начиналась знакомая дорога. Аскольд махнул отцу рукой, стегнул коня и понесся, обгоняя ветер. За ним бросились несколько всадников, в основном его друзья, такие же нетерпеливые, как сын воеводы.

Всеславна не находила себе места, уже дважды откладывала отъезд и понимала, что больше этого делать нельзя. Ее и так мучили угрызения совести перед тетей, но девушка ничего не могла с собой поделать.

Чупрыня бывал в доме часто. Каждый его приход для княжны был сущим наказанием. Мужчина стоял молча, топчась на месте, и только серые глаза смотрели с укоризной, когда Всеславна очередной раз говорила:

— Завтра.

Киевлянин, кряхтя в ответ, разворачивался неловко, как ладья с неумелым кормчим, и вразвалку спускался по скрипучим ступеням. После его посещения девушка бросалась в спальню, и горькие слезы текли по ее лицу. В эти минуты она чувствовала себя глубоко несчастной.

Все же день отъезда наступил. Всеславна твердо приняла решение: ехать завтра. Теперь она корила себя, что попусту потратила столько времени, и хотела ехать как можно скорее, чтобы скорее вернуться. Оставшийся день и часть ночи прошли в сборах. Утомленная суетой, девушка прилегла далеко за полночь.

Когда проснулась, уже светало и за окном вовсю кипела жизнь. У повозки, запряженной цугом, хлопотали два мужика. Верховые кони у привязи подбирали с земли остатки просыпанного овса. Невдалеке стояла группа собранных по-походному воинов. В растерянности девушка заметалась по светлице: реальность отъезда стояла за порогом.

Утренняя трапеза долго не задержала, и вскоре княжна со служанкой стояли во дворе. Пришел брат, собрались дворовые люди. Всеславна расцеловалась с Василием, поклонилась провожавшим, которые хором пожелали ей доброго пути. Женщины украдкой смахивали слезы. Но время было спокойное — в Киев часто ездили горожане, дорога была безопасной.

Всеславне подали коня. Брат выдал ей в сопровождение шесть воинов во главе с Зубом — плотным, видавшим виды бойцом. Не успел отряд съехать со двора, как к нему присоединился Чупрыня. Зуб недоверчиво поглядел на него из-под лохматых бровей и оглянулся на княжну.

— Это наш. Он из Киева и поведет нас туда. Его прислала моя тетя, — объяснила девушка.

Зуб промолчал, но решение княжны явно пришлось ему не по душе. Чупрыня пристроился в хвосте, и отряд продолжил движение. Узкие кривые улочки вскоре остались позади, и отряд, миновав ворота верхнего города, спустился к Другусне. Прогрохотав копытами по бревенчатому мосту, переброшенному через речушку, кони вспугнули дремавших на солнце собак, которые подняли им вслед незлобный быстро затихший лай. Густой ивняк, росший по берегам, скрыл дорогу, выведшую их на улицу нижнего города. Все жители — и стар, и млад — еще до восхода солнца были на полях, отчего все вокруг казалось вымершим. Но если бы всадники оглянулись, они увидели бы, как вслед за ними, крадучись, едет одинокий верховой. Укрывшись за прибрежным ивняком, он провожал их долгим недобрым взглядом.

Кони весело тянули повозку, где восседала Малуша, с горечью глядевшая на полюбившиеся ей места. Как только остались позади последние домики, Чупрыня, подхлестнув коня, вырвался вперед и возглавил отряд. Зуб неохотно уступил ему место, но, помня слова Всеславны, промолчал и на этот раз. Благополучно переправившись через ручьи, набухшие от последних дождей, Чупрыня резко изменил направление, и отряд стал подниматься вверх.

Таинственный всадник, провожавший их в городе, успел переместиться на окраину, где, вновь обнаружив отряд, продолжал внимательно следить за его передвижением. Как только тот скрылся за гребнем, всадник, отбросив всякую осторожность и нахлестывая коня, во весь опор поскакал на запад.

Аскольд вел своих людей, не чувствуя усталости. Не многие могли выдержать его бешеную скачку. Отряд потихоньку таял. По одному, по двое отставали его друзья. Обессиленные лошади буквально валились с ног. Наконец последний из сопровождавших, верный Добрыня, взмолился:

— Аскольд, Христом Богом прошу, остановись. Смотри, коняга подо мной вот-вот рухнет!

Он остановил коня и спрыгнул на землю. Потные бока лошади тяжело и часто поднимались, сама она дрожала крупной болезненной дрожью. Добрыня провел по крупу рукой.

— Смотри, что делается! — и отер мокрую руку о штанину.

— Добрыня, милый, совсем немного осталось…

— Аскольд, я готов бежать за тобой. Но твой конь несет тебя, как на крыльях! Мне за ним не угнаться. Так что не теряй времени, скачи один. Тебя ведь ждут…

— Ждут ли?

— Ждут! Ступай!

Конь, казалось, чувствовал кипящую душу Аскольда и, собирая последние силы, нес седока вперед. Сторониться было некого — края были свои, родные. И юноша, не таясь, скакал посреди дороги. Все мысли его были о предстоящей встрече. Он не заметил, как впереди кто-то юркнул в кусты вместе со своим конем. Аскольд проезжал в двух шагах от человека, который, затаив дыхание, настороженно глядел сквозь ветки. Он узнал юношу, и на губах заиграла тонкая ехидная улыбка. Рука медленно потянулась к висевшему на поясе кинжалу. Хищный огонек заплясал в глазах. Еще мгновение, верный выпад — и все может быть кончено! Князь по такому случаю отвалит хорошую награду. Но что-то остановило человека. Аскольд пронесся мимо.