Нет, оказывается, в Измайлове ничего не слыхивали особытиях, разыгравшихся на волжских берегах всего лишь месяц тому назад, когдазнаменитый Гришка-атаман, более известный под кличкою Вольной, дерзостнонасмеявшись над Алексеем Михайловичем Шубиным и его гостьей, графинейСтроиловой, отправясь в полет на воздушных крыльях и за храбрость удостоясьденежной награды, проник ночью в графинину опочивальню, однако был там схвачени посажен в подвал... но ухитрился бежать оттуда, вырыв, очевидно не безпосторонней помощи, подземный лаз, и на другой же день, соединившись со своейватагою, подступил к Работкам и стал требовать выдачи приглянувшейся емуграфини, которая в ту пору лежала почти без памяти. С помощью воинской командыприступ был отбит, разбойники отошли со многим уроном, и более о Вольном слухупока что не было, однако переполошившиеся окрестные помещики все еще нечувствовали себя в безопасности, а потому на ночь выставляли караулы.

Неохота было Елизавете все это вспоминать, но Лисонькаразгорелась любопытством, поэтому пришлось ей кое-что рассказать... далеко невсе, разумеется!

* * *

...В окошко Елизаветиной опочивальни там, в Работках, былавидна Волга, и молодая женщина нашла в себе силы встать и поглядеть наживописное и вместе с тем пугающее зрелище: появление воровской ватаги.Нарядные расшивы быстро неслись вдоль берегов на туго натянутых парусах, побортам смирно и лениво сидели молодые разбойники, выглядевшие сейчас не опаснеекупцов, везущих свой товар на ярмарку, да и атаман, стоящий на носу переднейрасшивы в щегольском полукафтане со сборами и высоких сапогах, красивый икудрявый (Вольной никогда не смазывал голову ни льняным маслом, ни квасом, иволосы его пышно вились по ветру), своей молодецкой осанкою мало напоминалзлодея, душегуба и грабителя.

Рядом стояла девка-красавица в парчовом шушуне, с алойлентою в длинной косе, поглядывая на атамана дерзко и любовно, и Елизаветакриво усмехнулась, вспомнив, как еще нынче ночью Вольной бросилпренебрежительно: «Думаешь, одна ты на свете?» Вот он и привез какую-товоровскую подружку, лишь бы доказать, что им движет только жажда отомстить той,которая выдала его страже, а вовсе не оскорбленная гордость любовника, которыйбыл просто использован для удовлетворения плотского голода женщины, а потомпренебрежительно отброшен, обречен на побои и заточение. Истинной причины егопоступков не знал никто, кроме Елизаветы, так же, как никто, кроме нее, незнал, что в ту мучительную ночь у нее была еще одна встреча с Вольным...

Бог весть как, с чьей ли помощью, сам ли один, но онразворотил стену своей темницы в подвале усадьбы, прорылся сквозь мягкую,рыхлую, полупесчаную почву на поверхность и, обойдя сморенных сном, уже неждущих беды караульщиков, вновь залез в окошко Елизаветы.

Горничная девка, оставленная присматривать за прихворнувшейграфинею, спала как убитая, приклонясь на краешек барыниной постели, и дажепохрапывала, а Елизавета коротала эту бессонную, страшную ночь в тихих слезах,когда вдруг, в зыбком утреннем полусвете, легко перемахнув подоконник, переднею появился Вольной.

Было что-то почти нечеловеческое в бесшумности и ловкостиего движений, в бледном лице, высветленных яростью глазах, и даже руки, полокоть выпачканные землей, с окровавленными, сорванными ногтями, чудилось,принадлежали покойнику, восставшему из могилы, чтобы свести счеты с той,которая низвела его во гроб. Он одним прыжком оказался возле кровати и,опершись этими грязными руками по обе стороны подушки, низко наклонился кЕлизавете, беспомощно простертой на спине. Однако она встретила его взгляд недрогнув, без страха, ибо ей всегда в минуты крайней опасности была присущаособенная, безрассудная отвага, и только сердце тревожно колыхнулось где-то вгорле от такого знакомого, такого волнующего запаха его уст, но тут жеопаляющая ненависть вновь ударила ей в голову и зажгла широко открытые глазатаким огнем, что Вольной даже отшатнулся.

– Думаешь, ты одна на свете? – проговорил он тихо,торопливо, недобро. – Смотри, пожалеешь, да поздно будет! Не жди теперь от меняпощады. Еще придешь ко мне, приползешь на коленях, да я тебя отшвырну, каксобаку! Никогда не забуду!..

Он поперхнулся своим лютым клекотом и резко склонился кгубам Елизаветы, но она успела увернуться, так что его рот ткнулся в ее струнойнатянувшуюся шею – и Вольной сильно, злобно, больно впился в нее губами изубами, словно желал перервать это неподатливое горло.

Елизавета чуть не вскрикнула, но от боли перехватило голос,и, когда отхлынула от глаз кровавая мгла, в комнате уже никого не было: Вольнойисчез, словно призрак, и только след зубов на шее Елизаветы подтверждал, чтосие произошло на самом деле, а вовсе не было предутренним мороком, и суровонапоминал об угрозе разбойного нападения.

В приволжских деревнях наступы понизовской вольницы были неновостью. Мужики позажиточнее большей частью откупались от молодцев, выходя наберег с хлебом-солью, с шитыми шелком и золотом рушниками, на которых ещележали и деньги, собранные всем миром, чтобы почествовать незваных вождей иотвадить их от селения. Но сейчас берег, к коему уже повернулась перваярасшива, был пуст, однако в доме поднялся гомон и топот, перекрываемые громкимголосом Шубина:

– Степка! Седлай Ворона, скачи в Побережное, подымайвоинскую команду! Трифон, выводи псовую охоту, занимай оборону вокруг самогодома: коли сквозь наши заслоны те аспиды прорвутся, то спускай на них собак безжалости! Константин, Егор, Климка, бегите в оружейную, тащите весь припас!Конюхи, по трем лошадям для каждой пушки сюда, не мешкая!

Ясно было, что Алексей Яковлевич решился вспомнить боевоегвардейское прошлое и оправдать звание генерал-поручика Семеновского полка,бесстрашно приняв бой даже и с превосходящими силами противника.

Но ведь он не знал, да и никто не знал, кроме Елизаветы,сколь опасен Вольной! Елизавета, вспомнив его ловкость, хитрость,изобретательность, бесстрашие и наглость, словно бы уже видела Асселена сотрубленной головою, судорожно сжимающего в мертвой руке свою жалкуюфранцузскую шпажонку; видела разоренное великолепие барской усадьбы; струсившуюдворню, перешедшую на сторону врага; видела петлю, стиснувшую горло Шубина,повисшего на дубовой перекладине ворот, – и над всем этим кровопролитиемдерзкую усмешку человека, для коего разрушение было стихией и отрадою...

Его надо остановить, но сделать это можно только хитростью,на обдумывание коей сейчас просто нет времени, или же откровенно уступив еготребованиям, сдавшись на милость победителя.