верзилой:

– Сохну, не то слово. Это всё?

– Дайте послушать, – подала голос Женя, – интересно же! Дальше, Ваня, скорее.

– Не надо, Ваня, – простонала Алина, – хватит, в пятый раз уже!

– Тогда я расскажу. – Женя поднялась, покрутила вилку и загробным голосом начала: – Вечерами, когда на город спускается мгла, выходит на охоту он. Вепрь, а может, желтоглазый волк. Имя ему Хасс, и на клыках у него кровь.

– Девственниц, – хмыкнул Горев и вытряхнул в рот компотные фрукты.

– Ну нет, – пробасила Женя, – грешниц и блудниц. Жертвы он выбирает нюхом – от кого пахнет злом, того он надкусывает и выпивает. Одним большим глотком.

Алина подавилась чаем, закашлялась до слез, отпихнула от себя стол.

– Хватит, слышишь?! Ты надоела мне! Заткнись! – закричала она.

– А вот и зло, видите? – Женя показала на Алину расцарапанным пальцем.

– Только насчет девственности, – скривилась фифа, – вопрос.

– Одним большим глотком, – повторила Женя и села на краешек стула.

– Ты… ты… знаешь кто? – Алина прикусила губы, но не сдержалась, выплюнула: – Блаженная!

Вскочила, с грохотом перевернула тарелку. Макароны белыми пружинками запрыгали по столу. В тишине звякнул металлом Алекс Чернышев, он же Винт.

– Вот тебе и кренделя… Я думал, ты лучше, Алина Седова. А ты такая же, как все.

Ссутулившись, Винт вышел из столовой.

Сухой лист метался по двору, глухо царапая асфальт. Он искал своих сородичей, но те, влажные, прибитые к земле, не отзывались. На крыше трансформаторной будки, по уши замотанный в шарф, сидел Зяблик и выдирал страницы из какой-то старой книжки. Алина топталась внизу, на полусмытой дождем меловой сетке. Ей тоже хотелось на крышу, но подняться без приглашения она не могла.

– А ты – в Гондурас! – Зяблик запустил самолетик, и тот, покружив, спикировал Алине на ботинки. На площадке этих самолетиков валялось уже штук десять – плотных, желтоватых, усеянных мелким бисером букв.

– Зачем ты портишь книжку? – спросила Алина.

– Она и без того испорчена, – Зяблик заглянул на обложку, – Ивановым Эм Дэ.

– Мне не по себе, когда ты ее так… рвешь.

– Мне тоже, – сморщился Зяблик и отправил еще один самолетик – на Каймановы острова!

Сначала он вообще не хотел говорить, только сидел, сложив по-турецки ноги, и терзал несчастный томик. Потом стал кидаться самолетами, и каждый новый все резче вылетал из его руки. Зяблик злился. Это пугало Алину, но не настолько, чтобы развернуться и уйти домой.

– У тебя что-то случилось? – спросила она.

– А у тебя?

– Да, – вдруг призналась Алина, – я девочку обидела. Она такая… странная, как будто с приветом, но хорошая. И еще у нее родителей нет. Что мне делать?

Зяблик послал самолет в Чинталапа-де-Фигуэра, подышал на пальцы и серьезно сказал:

– Извинись.

– Но как?

– Очень просто. Скажи – извини, странная девочка и, если хочешь, откуси мой глупый язык.

Алина улыбнулась, но тоскливо, одним ртом. В таком духе могла бы просить прощения сама Женя. Или тот же Зяблик. А ей, Алине, требовались совсем другие слова.

– Аэродром закрывается! – Зяблик сунул остаток книжки в рюкзак. – Текущие рейсы откладываются на неизвестный срок. Пока!

– Как – пока? – расстроилась Алина. – Мы никуда не пойдем?

Зяблик встал, отряхнулся от листьев и пыли.

– Чтобы идти, нужен путь. Пути нет. Ждите. У нас прелестные залы ожидания.

Они сидели у спортзала на низкой скамейке, и Алина, измотанная за последние недели, обнимала Игоря обеими руками.

– Соскучилась? – Игорь довольно жмурился.

– Очень, так соскучилась, что плакала даже.

– Вот те раз! Нюня! А я подарочек принес. Может, не давать, а то опять заревешь?

– Давать, давать, – закричала Алина и по-детски захлопала в ладоши.

Заспанный Святогор выглянул из каморки, обиженно цыкнул:

– Не ори, Седова!

Потом добавил, зевая:

– И ты, Ситько, не ори. Никто не орите.

Хлопнул дверью и заперся изнутри на замок.

Алина прыснула, сложила руки ковшиком и стала ждать подарка. Не просто конфетки, а чего-то такого… особенного. Подарки в Алининой жизни случались нечасто и почти всегда оказывались не теми. Мама любила дарить полезные вещи – всякие заколки, перчатки, кружки, цветные карандаши. Каждый раз, ныряя под елку, Алина надеялась на чудо, а выныривала с новым глобусом или упаковкой трусов. Та же история была и с днем рождения. И теперь, зажмурившись, она ждала той самой сказки, которая ни разу не случилась в Новый год.

По ладоням прыгало что-то гладкое, так легко, словно целовало. Алина, открыв рот, прислушивалась и пыталась угадать – что. Не смогла, виновато нахохлилась и открыла глаза.

– Это мне?!

На тонкой цепочке качался синий камень, солнце каплями искрилось у него внутри. Прозрачный, чистый он тянул к себе и слепил до слез. Алина всхлипнула, отъехала по скамейке, занозя джинсы. Поверить в то, что камень теперь ее, не хватало сил.

– Ну вот, – засмеялся Игорь, – начинается. Носить-то будешь?

Полумертвый язык шевельнулся, и вышло что-то похожее на «да».

– Раз так, подбирай волосы.

Теплые пальцы коснулись затылка, побежали по цепочке от шеи и дальше, вниз. Погладили камень и будто случайно сползли на бугорок груди. Алина дернулась, покраснела и сказала еле слышно:

– Спасибо…

– Пожалуйста. Смотри, не потеряй, штучка дорогая.

Алина кивнула, вытерла слезы и, как с вышки прыгнула, чмокнула Игоря в горячую щеку.

– Нежности, нежности, – томно пропели сверху, – кино, да и только.

Ноги в замшевых сапожках, юбка – потрясающее мини, полоска живота, мягкая кофточка и в рамке русых волос – кислое лицо Ермаковой.

– Вот, кефирчик в столовке дают. Не бесплатно, конечно. – Фифа потрясла белоснежным стаканом. – Ой-ой! Какая я неловкая!

Кефир, жидкий, пахучий, выплеснулся Алине на колени. Брызгами задело лицо и волосы, выпачкало синий камень. Алина ахнула, стала тереть его рукавом, но только сделала хуже – рукав тоже оказался насквозь кефирным. В носу защипало, заплясали губы, и Алина заплакала в голос, как мамина второклашка. Позорно, при ухмыляющейся фифе и красивом мальчике, которому она нравилась еще пять минут назад.

– Ну извини. – Фифа поставила стакан на скамейку. – Жалко, пропал кефирчик… Пора мне, до завтра, Игорек.

Распухшая, злая Алина долго мылась возле столовой. Игорь стоял рядом и ничем не помогал ей, окефиренной. Влажная цепочка терла шею, джинсы липли к ногам, и Алине хотелось к маме, в уют ее детского кабинета.

– Жил да был черный пес за углом… за углом… и на пса натыкался весь дом… черный дом…

К раковинам, громко напевая, приближалась Женя. Голос ее кувыркался в пустом коридоре, натыкался на стены, оседал на пыльных стеклах. Она держалась за кончики косичек и дирижировала невидимым оркестром. Стертые до ниток кеды неумело пританцовывали на раз-два-три.

– Закрой меня, – запаниковала