Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве так можно, детка?!
Мама стояла у открытого окна – нечесаная, сонная, с отлежанной щекой. Ночнушка едва доставала ей до колен, и она походила на толстую девочку, не вовремя вынутую из постели.
– Ну что ты таращишься, а? Зачем ты открыла на ночь окно? По улицам шляются всякие, а у нас первый этаж! Думать надо, милая, мозги-то есть?
– Доброе утро, мама, – примирительно сказала Алина.
– Не подлизывайся. – Мама захлопнула створку. – Я сержусь и хочу, чтобы ты это знала. А одежду-то набросала! Сколько раз говорено – складывай аккуратно на стул. Нет, куда нам, мы слов не понимаем!
Она схватила свитер и начала трясти его, словно свитер весь, от горлышка до манжет, был в липких сахарных крошках. Затем пришла очередь джинсов. Взлетев, они больно шмякнули маму пряжкой ремня и выплюнули из штанины белый конверт.
– Ох-х, – сморщилась мама и швырнула джинсы на пол.
Алина потянулась за непонятным конвертом, но не успела – мамина рука уже схватила его, чуть замяв у левого края.
– А от З. Что за бред? Откуда это взялось?
Расцветая пунцовым, Алина вцепилась в край матраса:
– Это мы с девочками… играем. Ну знаешь, всякие анкеты – какой цвет ты любишь, с кем хочешь дружить. Песенки переписываем.
– В десятом-то классе! – Мама посмотрела на нее с досадой и вдруг обмякла, тряпичной куклой осела на кровать. – Делай ты что хочешь. Только окна на ночь закрывай, прошу тебя!
Алина спрятала в ладонях спасенное письмо. Конверт дышал и похрустывал, торопил – открой меня, открой. Но при маме она не могла и, сжимая теплый прямоугольник, гадала, что там, внутри.
Исполнив привычную арию «ты не здорова, и надо от всего беречься», мама пошла собираться – второклассников везли на воскресную прогулку. Алина сползла под одеяло, легла щекой на письмо. От конверта пахло поздней травой, что кочками растет на пустырях, желтыми кленами и как будто перьями птицы. Провертев дырку наружу, чтобы впустить немного света, Алина надорвала бумагу. Всмотрелась… Написано вкривь и вкось, видно, на мягком и впопыхах. Буквы прыгают, толкаются, кренятся на разные стороны…
Когда у девиц преострые коленки, они не суют их в нос заезжим менестрелям. Даже если пускают таковых в свою постель. Не фыркай, носки у меня были чистые. А у тебя? Кстати, ты вздохнула восемь раз и теперь моя. Со всеми коленками. Помни об этом.
Твой З.
Письмо выпало из пальцев и осталось лежать – так же тихо, как и сама Алина. Конечно, ни в какие восемь вздохов она не верила. Зяблик – друг, причем двинутый на всю голову, в таких не влюбляются. Если бы вот здесь, на его месте, ночью сидел Игорь, Алина изошла бы на мурашки. Вся. И бабочки бы порхали и не только в животе. Алина обняла подушку, потерлась о нее кончиком носа. Игорь… Самый-самый красивый! Зяблик тоже ничего, но до Игоря ему, простите, как до телебашни.
Чайник в кухне заверещал, и мама поспешила снять его с огня. Застучала по тарелке, видно, принялась за кашу. Алина стала гадать, какая сегодня каша – по запаху было неясно, – не справилась и мысленно попросила, чтобы пшенная. Бедная мама! Сидит там одна, намазывает масло на булку и даже не догадывается, что Алина нахально соврала. И соврет еще много раз, и радоваться будет, как гладко выходит. В последний раз Алина вертелась на этой сковородке, когда лечилась у психотерапевта с родинкой. После каждой встречи мама спрашивала: «Ну как?», и в глазах ее плясали тревога и любопытство. Алина, оскорбленная последним, сочиняла от души, а мама верила. Верила и хвалила доктора, и жаловалась, что девочка у нее сложная. А все потому, что без отца.
Мама никогда не говорила глупого «мужики козлы», но думала, похоже, именно так. Она не принимала мужской помощи, отваживала от Алины мальчишек и сетовала, что дочь похожа на деда, а он как-никак тоже мужик. С годами она полнела, обвисала там и тут и все гуще красила волосы – для себя, детка, только для себя. Однажды, лет пять назад, мама понравилась дядьке с кривым пробором и усами на пол-лица. Веселый был дядька, Алине конфеты приносил, а порой и пирожные. Мама тогда сильно посвежела, вытащила с антресолей туфли с каблуком. Платье пошила – с широким поясом, для талии. Талия и правда появилась, а дядька вскоре исчез. Как сказала мама, побоялся взять с ребенком. С тех пор тема мужиков, и так не слишком популярная, закрылась навсегда.
В кухне шло купание посуды. Звон стоял такой, что Куравлевы, соседи справа, наверняка попа́дали с кроватей. Алина потянулась и тут же спрятала обратно пятку, вылезшую из-под одеяла. За ночь в открытое окно надуло холодным. Вообще-то насчет окна мама была права. Зяблик ушел еще до утра, и кто угодно мог подпрыгнуть, подтянуться на сильных руках и сожрать спящую Алину вместе с ее плохо сложенными джинсами.
Например, это мог быть Хасс Павел Петрович. Да-да, тот самый, который выбирает своих жертв поближе к Алининому дому. Тот самый, что хохочет, словно гиена, и прячется неизвестно где.
– Ухожу! – Мама покрутила дверной барашек. – Каша на плите.
– Какая каша, мам? – крикнула Алина сквозь картонную стену.
– Манная, конечно. Сегодня же воскресенье. Вставай!
Привязанность каш к дням соблюдалась мамой почти неукоснительно. Но Алина порой надеялась на сбой кашного графика и расстраивалась, когда график побеждал.
– До вечера, детка!
Хлопнула дверь, проскворчал ключ, и Алине заложило уши от внезапной тишины. Она поежилась, натянула до подбородка одеяло и стала думать дальше.
Итак, Хасс. Влез бы, влез непременно. Или нет?.. Зачем ему это? Если только… если только он не вспомнил, что где-то здесь его бывший дом.
Алина вспотела затылком, вскочила. Может, не зря так волнуется мама? Может, она знает что-то… страшное? Да, в интернете ничего путного не нашлось. Но хорошо ли Алина искала? И постят ли вообще в интернете сведения о детях маньяков? Ах, мама, мама, скрытная ты душа! Погоди – упрямая, вся в отца, дочка вытряхнет из тебя то, что ей нужно.
Джинсы пустой синей кожей лежали на полу. Алина подняла их, потрясла, но ничего нового из штанин не выпало. Раздвинула занавески, выглянула наружу – никакого стульчика. Получается, притащил с собой, а потом унес обратно? Шших, шших и скрежет совка по асфальту. Тетка в оранжевой
