Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Закурить есть? – на меня выжидающе смотрела девчонка с охапкой листьев.
– Не курю.
– Жалко, – вздохнула она, – а я вот венок плести буду.
– Давай.
Мы стояли у зарешеченной арки, выходящей на Крылова, и молчали. Девчонка наматывала тугие стебельки, пыхтела насморочным носом. Я, вглядываясь в пятно проспекта, ненавидел и строил планы. Там, за аркой, медленно проплывал красный трескучий трамвай.
Дом дяди Бичо глядел из темноты как дикий зверь. Глаза его были рыжими от занавесок, пошитых из грубого ситца. Распахнулась дверь, и на крыльцо выскочила Мария, видно, ждала и не могла усидеть в комнате. Фигурка ее качнулась, подалась вперед, взмахнула руками.
– Эй! Опять ты? Выходи, попался!
Я понял, что это не мне, и обернулся. В узкий коридор между домами скользнула сгорбленная тень. Догонять не имело смысла – фонарей здесь не жгли до полуночи. Мария, гневная, растрепанная, грозила кулаком, и в желтом дверном проеме казалась Медузой Горгоной.
– Повадился, дрянь такая, – ярилась она, – не первый раз уже!
– Свистнул что-то? – спросил я.
Мария усмехнулась:
– У нас не свистнут, дурачков нет. За тобой он шел, понятно?
– За мной?!
– Пойдем в дом, там скажу.
Мы вошли в пахнущие бензином сени. Мария закрыла дверь, и чернота прижала нас друг к другу. Теплая грудь коснулась моей груди, пальцы скользнули по позвонкам и дальше, под ремень.
– Ну что? – задыхаясь, спросил я.
Мария больно куснула мне ухо и прошептала в самую раковину:
– Он следит.
– С чего ты взяла?
Следующий укус пришелся в шею. Молния на куртке взвизгнула и начала раскрываться. По спине побежали мурашки, но вовсе не от холода. Я хотел знать, кто и почему ходит за мной в темноте.
– Стой! Я ничего не понимаю!
– И я не понимаю, милый… не понимаю ничего, когда ты так… пахнешь.
– Мария!
– Ну хорошо, – она немного отстранилась, – этот гад… идет за тобой, прячется, смотрит из-за угла. Думает, его не видно. В прошлый раз я не стала говорить, мало ли, показалось. А он снова тут как тут.
– Да зачем ему?
– Ясно зачем. Ты кого-то ищешь, а его это, видать, касается.
Вот те раз! Я присел на обувную скамеечку, потер виски и лоб. В задаче появился новый параметр, и он никак не стыковался с остальными. Впрочем, Мария могла додумать, перепутать – все-таки девчонка, к тому же впечатлительная, что с нее возьмешь.
– Как он выглядит? – спросил я.
Мария села на коврик, поерзала. Руки ее пролезли в мои штанины и, чуть впившись ногтями, замерли на икрах.
– Высокий, – уверенно сказала она, – но пониже тебя. Не тощий, хотя, может, куртка дутая, не знаю. Стрижка короткая… фу, стриженки, терпеть не могу.
Половина мужчин в нашем городе выглядела примерно так.
– Это всё? Подумай, может, хоть какая-то зацепка?
– Нет, милый, больше не скажу. Он только к ночи приходил, в темноте лица нет.
– Ладно, буду приглядываться. А ты не бойся, ничего со мной не случится.
Мария фыркнула:
– Вот ещё, бояться! Горло за тебя перегрызу, глаза повыца…
Взяв в горсть ее волосы, я тихо засмеялся. Ощупью нашел губы – полные, солоноватые, языком раскрыл маленький рот. Душные сени завертелись, тело стало сильным, запело, я забыл, где и с кем нахожусь. Так мы и плавали в пустоте, пока сонный Петша, кашляя, не выскочил к нам с тлеющей сигаретой.
Иней прихватил желтые листья, окаймил их белым, солью присыпал отцветающие астры. В летних ботинках мерзли ноги, но я все стоял в кленовнике на границе Брошенного края и не торопился идти дальше. Небо, низкое, мучное, тасовало облака. Пахло прелью и снегом, хотя до снега оставалось еще недели три. Иногда падали листья, и казалось, будто кто-то подкрадывается ко мне со спины. Я озирался, но видел только мирную кленовую заводь – здесь, в резном убежище, опасаться было некого.
Опасностью дохнуло позже, когда я подходил к Берлоге. Плач, надрывный, горький, летел от нее через чахлые акации. Пришлось ускорить шаг, почти бежать, оскальзываясь на бледной, инеем смятой траве.
Мелкий стоял у самого входа и ревел, растирая сопли по щекам.
– Зябли-и-к, ту-у-ут, – шумно всхлипывал он, – ту-у-ут…
Я хотел цыкнуть на него, чтобы не шумел, но потом увидел и закричал сам.
Замо́к был сорван и валялся в подсохшей луже, дверь – распахнута настежь. Из двери мертвецким языком торчало грязное одеяло. Оттолкнув Мелкого, я влетел внутрь. Подвывая, он бросился следом, плюхнулся на пол и обнял мою ногу, как большую куклу. Берлога, растерзанная, остывшая, дышала на нас смрадом. Вещи валялись на полу, многие погнутые или битые. Вспоротый матрас давился ватой, щетинился пружинами стул, и перья из подушки лежали повсюду снежной пылью. Я кусал ногти, оттягивал ворот, дышал все тяжелее и тяжелее. Потом жесткая рука взяла меня за горло и начала мотать из стороны в сторону. С хрипом я заметался по Берлоге, ломая то, что еще оставалось целым.
– Зябличе-е-ек, не на-а-адо!
Мелкий еще цеплялся за мою ногу, но уже совсем слабо. От крика и плача он крупно колотился, сипел и закатывал глаза. Я будто ткнулся лбом в железную стену, ударился, но вмиг протрезвел и сделался сам себе противен.
– Ну все, все… слышишь?!
Кудряшки у Мелкого были горячие, влажные, как после бега. Он терся щекой о мою куртку, успокаивался, и тельце его медленно обмякало.
А потом я увидел, что окно под потолком разбито. Осколки стекла лежали на топчане и полу, некоторые – раздавленные в крошку. Та же рука ударила меня под дых, но я сдержался, только пнул испорченный матрас и, крикнув Мелкому: «Иди домой!», выбрался из Берлоги.
Я знал, кто это сделал. К счастью, найти его не составляло труда.
Глава 6
Следы человека
Лежать. Тихо, не шевелясь. Зажмурив глаза до белых разбегающихся точек. Тогда они подумают, что Алина спит. Поснуют по комнате, обнюхают, подуют в затылок и уйдут. И черная каша, плотная, с комьями, станет воздухом, и Алина снова сможет дышать.
В дальнем углу, у шкафа, шевельнулось. Поскреблось, свило гнездо из пыли и ниток, затихло. Со стула шмякнулось студенистое, поползло, оставляя на полу широкий слизкий след. Сказало «фух» и мрачно уставилось в спину. Надо бы лампу, только руку протянуть, но рука не слушается, лежит под подушкой сломанной веткой.
Они выходят из щелей в середине ночи – голодные, злые,
