к Майклу.

– Не делайте этого, – сказал Майкл, а то я не смогу рассказывать дальше. Когда вы смотрите на меня, я начинаю думать о другом… Да, так лучше. Благодарю вас.

– Внутри Джона Смита, – повторила мисс Торнтон печально. – Право, это похоже на какой-то немецкий фильм. Я… я сомневаюсь, что это пойдет. Так и будет называться: «Внутри Джона Смита?»

– Нет, не так. Это просто место действия. Потом мы, конечно, придумаем хорошее заглавие… Итак, мисс Торнтон, первое действующее лицо – входит Коктейль. Это веселый малый в желтых обтянутых шелковых штанах, в красной жокейской фуражке, это – Мери-Коктейль. Некоторое время Коктейль один на сцене. Он произносит монолог, полный оптимизма, потом ходит вверх ногами и, устав, начинает поворачивать ручки и нажимать кнопки по всей комнате. Таким образом он нечаянно открывает створку и видит – зрители тоже видят, что Склонность к Добродетели все время присутствовала на сцене. Коктейль робко глядит на нее. Это – маленькое серьезное существо, с большими глазами и лицом, как у Медж Кеннеди. Коктейль на минуту конфузится, потом снова принимается выкидывать разные штуки. Вскоре ему удается рассмешить Склонность к Добродетели. Тогда он подходит к ней ближе и тычет ее пальцем в бок. Она ударяет его по лицу.

– Это не будет грубо? – заметила с сомнением мисс Торнтон.

– Нет, это нисколько не грубо. Это – философская аллегория… Дурачась, Коктейль нажимает нечаянно какую-то кнопку, в стене открывается дверь, и входит Отвага. Это – высокий здоровый актер в коричневой фуфайке и штанах. У него хвастливый вид и низкий голос… Отвага стоит за то, чтобы немедленно выкинуть за окно Склонность к Добродетели. Но пока они об этом спорят, на сцену входит Обед из семи блюд.

– Обед из семи блюд! – Рука мисс Торнтон, сверкнув бриллиантами, слабо коснулась лба; артистка закрыла глаза – чувство № 15. – Обед из семи блюд – настоящее действующее лицо?

Майкл понял, что ее ум медленно создает образы.

– Конечно. Почему бы нет?.. Он очень милый. Очень толстый, с красным лицом. Он не ходит, а переваливается. Вместо шляпы на нем салатник – тут удивительные возможности для костюмера – и костюм из супа с пирожками.

– Это как? – спросила мисс Торнтон.

– Право, не знаю, как это сделать. Костюм – суп с пирожками… Это дело костюмера. Итак, он в хорошем настроении и прекращает ссору. Склонность к Добродетели награждает его улыбкою. Обед из семи блюд – смеется и ходит по сцене, спрашивая, где любовь. Он принимает Склонность к Добродетели за Любовь, но она качает головой. Тогда Коктейль вызывается найти Любовь и исчезает, делая сальто-мортале. Он уходит. Отвага, Обед из семи блюд и Склонность к Добродетели ведут разговор втроем. Коктейль возвращается с Любовью. Она изысканно прекрасна, – в обработке для экрана. Любовью будете вы. В руках у нее жезл; платье из мягкой мерцающей материи; на лбу звезда… Итак, она появляется и усаживается на трон, покрытый синим бархатом и усеянный звездами… Склонность к Добродетели ловит взгляд Любви и молчаливо скрывается. Но когда Обед-из-семи-блюд берет Любовь за подбородок, входит Хроническая Диспепсия [Расстройство желудка].

– О боже! – воскликнула мисс Торнтон (это было естественное чувство, не из списка).

– …и печаль охватывает всех действующих лиц. Хроническая Диспепсия – маленький сварливый старичок; сгорбленный, в длинном черном плаще. Он ходит по сцене с тяжелой палкой – стук, стук, стук, – жалуется и ворчит… Вдруг свет гаснет, раздается вопль; одна секунда, свет загорается снова. В центре сцены стоит Ошибка…

– Ошибка? – прервала мисс Торнтон, и ее прекрасные глаза глядели вопросительно. – Какая ошибка?

– Вообще Ошибка. Это – придурковатый малый, одетый в пестрое тряпье; он дрожит в безмолвном страхе. Любовь и остальные действующие лица глядят на него расширенными от ужаса глазами. «Что такое? – спрашивает громко Отвага, – говори, или я тебя расшибу». Бедняга не в состоянии говорить: его челюсти истерично двигаются, не издавая ни звука, колени трясутся, он указывает на дверь, в которую в этот момент входит…

– О, постойте, постойте! – отчаянно вскричала мисс Торнтон, – дайте же мне все это сообразить, прежде чем вы скажете, кто еще там входит.

Майкл вежливо помолчал, потом продолжал свое повествование:

– Лицо Ошибки бледно, голос отказывается служить. Она указывает дрожащим пальцем… В этот момент входит Мышьяк.

– О, мистер Уэбб, мистер Уэбб! – воскликнула мисс Торнтон.

– Да, Мышьяк. Он одет в занятное переливающееся светло-зеленое платье, с красными кистями, спускающимися с головы, как языки пламени. Глаза у него дикие, и он невнятно бормочет. В воздухе гроза. «Дальше от него! – кричит в ужасе Любовь, – дальше от него!» Мышьяк бешено бегает по сцене, рвет декорации и бьет действующих лиц. Минутная паника… Отвага мужественно бросается ему навстречу, но падает в обморок. Тогда Хроническая Диспепсия выходит вперед. Любовь закрывает лицо руками. «Не бойся, – говорит старческим голосом Диспепсия, – не бойся, я его прогоню». И старик начинает бить Мышьяка, молотить по нему палкой, как цепом… Вы как Любовь сидите на троне, наклонившись немного вперед, глаза широко открыты, левая рука поднята к щеке, правая на сердце, так, как вы сидели сию минуту.

– № 26, – тихонько пробормотала мисс Торнтон.

– Занавес опускается на том, что Диспепсия прогоняет Мышьяка со сцены. Это первый акт. Что вы о нем думаете?

– Прошу вас, мистер Уэбб… прошу вас, – сказала она, взяв книгу и собираясь встать, пожалуйста, не пишите сценариев.

– Вы думаете, что я подорву кинематографическую промышленность, если займусь писанием сценариев?

– Нет, – она важно покачала головой и встала, – но вы можете доставить себе много, очень много неприятностей. Я никому не скажу ни слова об этом. Я обещаю вам. – Мисс Торнтон мягко положила руку ему на плечо. – Если вы будете это делать, я уверена, с вами случиться несчастье… Займитесь чем-нибудь другим. Кинематография очень возбуждает, вам это вредно.

– Я вижу, вам не нравится, моя пьеса, мисс Торнтон. – Майкл тоже поднялся. – Но вы прослушали только один акт. Пьеса кончается счастливо. Честное слово! Появляется герой. Он ухаживает за вами. Это старая, старая история о встрече избранных душ, с силуэтным поцелуем при постепенно гаснущем свете. «Звезды и полосы» в оркестре, под которые идет дальше видовое морское обозрение. Неужели вы не дослушаете до конца?

– Нет, только не теперь, мой дорогой, дорогой мистер Уэбб. – Она протянула ему руку, и он увидел, что в глазах ее стояли слезы. – И, пожалуйста, не переутомляйтесь, что бы ни случилось, будьте хладнокровны. О, мне так жаль вас!

Майкл бросился за ней. Ему пришла в голову неожиданная фантазия.

– Мне хотелось спросить вас, мисс Торнтон, как вы думаете, не вредно в моем состоянии сыграть партию в гольф? – спросил он задохнувшись.

– Почему же, мистер Уэбб? Я думаю, что нет, – ответила она с прелестным оттенком жалости. – Свежий воздух, знаете ли, свет и солнце, – все это вам полезно.

Он смотрел, как она шла через лужайку – грациозная, легкая, сияющая.

4

Лунный свет забытых морей таится в ваших глазах.

Майкл пошел смотреть на играющих в теннис, но вскоре бросил это занятие, потому что никак не мог сосредоточить внимание на том, что делали игроки. Он был впечатлителен. Он был способен влюбиться в женщину, которой нисколько не восхищался, что, как известно, служит признаком истинного любовника. Майкл был готов любить женщину сегодня и забыть ее завтра. Не слишком волнуясь, если женщина его позабудет, он был готов и к тому, чтобы женщина его любила. Он обладал способностью любить трех, четырех женщин зараз, причем каждую по-особому. Последнее искусство нами забыто. Во времена Боккаччо им в высокой степени владели флорентийские джентльмены. Он сам определенно упоминает об этом. Теперь оно утрачено, как утрачена тайна терского пурпура или искусной выделки хрупкого стекла. Но Майкл Уэбб чувствовал: представься случай, он мог бы это искусство возродить.

5

После обеда Майкл и Ричард Эллерман отправились на автомобиле в гольф-клуб. Великий финансист играл в гольф с злобной горячностью. Казалось, он смотрит на безобидные резиновые мячи,