«Массовое помешательство? — нахмурившись, предположилЗаика. — Род заразной болезни? Такие случаи психиатрической наукеизвестны. Тогда ваша затея с клубом вредна — она не рассеивает манию, а лишьконцентрирует ее».

«Господи, да при чем здесь мания! Это нечто куда болеестрашное!»

Дож вскочил на ноги, да так неудачно, что смахнул широкимрукавом стоявший на столе бокал — тот упал на пол и разлетелся вдребезги. Этомаленькое происшествие придало беседе иное направление.

Нагнувшись и доставая платок, Заика посетовал: «Ваша цикутаобрызгала мне гамаши». (Не помню, писал ли я Вам, что он изрядный денди иодевается по лондонской моде.)

«Что вы, какая цикута, — рассеянно пробормотал Дож,зябко поежившись. — Обычное снотворное. Выпивший мальвазею уснул бы сномправедника на бульварной скамейке. Я же анонимно, по телефону, вызвал бымедицинскую карету. В больнице вам промыли бы желудок, и дело с концом.Соискатели, да и вы сами сочли бы это обычным невезением, досужимвмешательством завистливой судьбы».

Мне показалось, что Заика еще не окончательно избавился отсвоих подозрений, потому что в голосе его вновь зазвучала настороженность:«Предположим, это сошло бы вам с рук. Единожды. Но что вы стали бы делать вследующий раз, когда кому-то из членов выпал бы череп?»

«Не будет никакого следующего раза. И в этот-то раз шарикугодил туда совершенно непонятным образом. Там под соседней ячейкой, гдесемерка, установлен магнит. Шарик же лишь покрыт тонким слоем позолоты, аизготовлен из железа. Видели, как у Калибана он попал было на череп, а потомвдруг взял и перекатился на семерку? Странно, что в вашем случае магнит несработал».

«Одно из двух: или магнит слишком слаб, или моя удачливостьслишком сильна…» — пробормотал Заика, как бы разговаривая сам с собой, нозатем обратился и к Дожу. — То, что вы говорите про злую силу, звучитневероятно. Но я давно живу на свете, и знаю, что порой случаются и невероятныевещи. Тут нужно разобраться… Вот что, господин Просперо. Продолжайте вашудеятельность, заставляйте соискателей писать стихи, щекочите им нервы своейрулеткой, только поставьте магнит посильней, чтоб не повторился сегодняшнийказус. Я же, если не возражаете, понаблюдаю за вашей «злой силой».

Дож молитвенно сложил руки: «Не только не возражаю, ноумоляю вас помочь мне! Я чувствую, что схожу с ума!»

«Стало быть, мы союзники. Остальным скажите, как собирались.Мол, я выпил вино, уснул на бульваре, и какой-то непрошеный доброхот вызвалмедицинскую карету».

Они пожали друг другу руки, и я поспешил ретироваться вприхожую, а оттуда и на улицу.

Надо ли объяснять, какие чувства меня сейчас переполняют?Думаю, Виссарион Виссарионович, Вы согласитесь, что г-на Благовольскогоарестовывать не нужно. Напротив, ему ни в коем случае не следует мешать. Пустьделает свое благое дело. Сейчас «любовники» в хороших руках, а то, не дай Бог,разбредутся по одиночке, и хорошо еще если просто наложат на себя руки — могутведь и собственные клубы самоубийц затеять.

Что же до «злой силы», то это форменная истерия, у г-наБлаговольского чересчур распалилось воображение и расшалились нервы.

Ну а я, естественно, буду присматривать за этой «палатой№ 6». Если, Просперо в ней главный врач, то я (ха-ха) главный смотритель.

Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении,

ZZ

В ночь с 4 на 5 сентября 1900.

Лавр Жемайло

ДРУГОГО — НЕ ДАНО?

Памяти Лорелеи Рубинштейн (1860—1900)

Склоните головы те, кому дорога отечественная словесность.Уверен — вас переполняет не только скорбь, но и иное, еще более мрачноечувство: недоуменное отчаяние. Яркая звезда, озарявшая небосклон российскойпоэзии на протяжении последних лет, не просто угасла — она угасла трагически,упала, прочертив по нашим сердцам кровавую борозду.

Самоубийство всегда ужасно воздействует на тех, кто остался.Уходящий словно отталкивает, отвергает Божий мир и вместе с ним всех нас, в немобретающихся. Мы более не нужны и не интересны ему. И во сто крат чудовищней,когда таким образом поступает литератор, чья связь с духовной и общественнойжизнью, казалось бы, должна быть особенно крепка.

Бедная Россия! Ее Шекспиры и даты словно отмечены роковойпечатью: кого не сразит пуля врага как Пушкина, Лермонтова или Марлинского, тотноровит сам свершить над собой зловещий приговор судьбы.

Вот и еще одно звонкое имя прибавилось к мартирологуроссийских литераторов-самоубийц. Мы только что отметили горький юбилей —четверть века кончины графа А. К. Толстого и искрометного Василия Курочкина.Эти отравились. Благородный Гаршин бросился в пролет лестницы, отчаявшийсяНиколай Успенский перерезал себе горло тупым ножиком. Каждая из этих утратсловно незаживающая рана на теле нашей литературы.

И вот теперь женщина, поэтесса, которую называли «русскойСафо».

Я знал ее. Я был средь тех, кто свято верил в ее талант,расцветший в зрелом возрасте, но суливший еще столь многое.

Причина, побудившая Лорелею Рубинштейн взяться за перо в томвозрасте, когда первая молодость уже осталась позади, известна: смерть отчахотки горячо обожаемого мужа, покойного М. Н. Рубинштейна, которого многиепомнят как благороднейшего и достойнейшего человека. Бездетная и лишившаясяединственного дорогого существа, Лорелея нашла спасение в поэзии. Она открыланам, читателям, свое знойное, исстрадавшееся сердце — открыла безоглядно и дажебесстыдно, потому что искренность и подлинное чувство не ведают стыда. Впервыев русской поэзии устами женщины так смело заговорили чувственность и страсть —естественные порывы, после смерти любимого супруга уже не находившие иногоистока кроме стихов.

Провинциальные барышни и девочки-гимназистки тайкомпереписывали эти пряные строки в заветные альбомы. Бедняжек ругали, а подчас инаказывали за увлечение «безнравственной» поэзией, которая ничему хорошему ненаучит. Но что стихи! Теперь Лорелея подала романтичным, томящимся от нерастраченныхчувств девицам куда более страшный и соблазнительный пример. Боюсь, чтонайдутся многие, кому захочется списать уже не стихи поэтессы, а ее страшныйфинал…

Мне достоверно известно, что она состояла среди «ЛюбовниковСмерти». Ее знали там под именем Львица Экстаза. В последние недели мнепосчастливилось узнать эту поразительную женщину ближе и стать невольнымсвидетелем огненного падения ослепительной звезды.