Дож весь вжался в спинку кресла, а Заика неумолимопродолжал: «Во второй раз получилось еще хуже. В апреле 1881 года вы пыталисьсовершить самосожжение после того, как комендант приговорил вас к показательнойпорке за неуважительный ответ инспектору. Вы сумели каким-то образом раздобытьспички, слили из фонаря керосин, пропитали им свой тюремный халат, а запалитьогонь так и не решились. После того, как вас подвергли-таки телесному наказанию,вы сплели из ниток петлю, накинули ее на прут решетки и повисли было, но издесь в самый последний момент умирать передумали. Уже барахтаясь в петле, выухватились за оконный выступ и стали громко звать на помощь. Надзиратели сняливас и переправили в карцер… С тех пор и вплоть до самого освобождения по случаюкоронации государя императора вы вели себя тихо и новых самоубийственныхпопыток не предпринимали. Странные у вас взаимоотношения с обожаемой вамиСмертью, Сергей Иринархович».

Полагаю, Виссарион Виссарионович, что Вы по вашей линиисможете без труда проверить правильность изложенных Заикой сведений, однако уменя нет ни малейших сомнений в их достоверности — достаточно было видеть Дожа.Он закрыл лицо ладонями, несколько раз всхлипнул и вообще имел самый жалкийвид. Показать бы соискателям в эту минуту их богоподобного Учителя, то-то фурорбы вышел. Я еще, помнится, подумал: уму непостижимо, как могла Смерть избратьсвоим орудием этакого слюнтяя? Неужто не нашлось подручного достойней? Простодаже посочувствовал ей, безносой.

Снова наступила продолжительная пауза. Дож всё всхлипывал исморкался, а Заика ждал, пока он возьмет себя в руки. Наконец, Благовольский(как мне странно называть его этим именем) заговорил: «Вы из полиции? Нуконечно, иначе откуда бы узнали… Хотя нет, вы не можете быть из полиции — тогдавы так легко не играли бы со смертью, крутя барабан «бульдога». Это ведь мойсобственный револьвер, и пули в нем были настоящие, уж я-то знаю. Кто вы?Кстати, не угодно ли присесть?»

Он показал на тяжелое дубовое кресло, стоявшее напротив.

Заика покачал головой и усмехнулся. «Ну, скажем, япредставляю тайный клуб «Любовники Жизни». Считайте, что я прислан к вам сревизией — не нарушаете ли вы правил честной игры. Я решительный противниксамоубийства, за исключением некоторых особенных случаев, когда уход из жизни,собственно, самоубийством и не является. Вместе с тем, в отличие отхристианских отцов-вероучителей, я считаю, что каждый человек воленраспоряжаться своей жизнью и если уж решил себя истребить, то это его право. Нолишь в том случае, Сергей Иринархович, если роковое решение, действительно,принимается самостоятельно, без подталкивания или понуждения. И совсем другоедело, когда чрезмерно впечатлительному или подверженному чужим влияниямчеловеку, в особенности совсем молодому, намыливают петлю, услужливоподсовывают револьвер или придвигают чашу с ядом».

«О, как вы ошибаетесь на мой счет! — перебил Заику(который, впрочем, на протяжении всей вышеприведенной речи ни разу незаикнулся) Дож в крайнем волнении. — Я слабый, грешный человек! Да, ябезумно, до оцепенения боюсь смерти! Более того — я ее ненавижу! Она худший мойвраг. Я навеки опален и отравлен ее смрадным дыханием, трижды пахнувшим мне влицо! Про «Любовников Жизни» вы, надо думать, сказали в фигуральном смысле, ноесли б такая организация действительно существовала, я стал бы фанатичнейшим ееучастником!»

Заика недоверчиво качнул головой: «Неужели? Чем же тогдаобъяснить всю вашу деятельность?»

«А тем самым, милостивый государь! Именно тем самым иобъясняйте! Я вступил в единоборство с жестокой, ненасытной гадиной, котораяповадилась похищать из общества самых чистых, самых драгоценных его детей. Ведьсколько в последнее время людей, прежде всего молодых и неиспорченных, накладываютна себя руки! Это страшная болезнь, сухотка души, подаренная нам пресыщенной иизверившейся Европой. Я не гублю своих учеников, как вы вообразили,руководствуясь внешними признаками. Я не убиваю неокрепшие души, я пытаюсь ихспасти! — Он нервно дернул подбородком. — Послушайте, не могли бы высесть? У меня артрит, чертовски неудобно всё время задирать голову».

«Странный вы избрали способ спасения неокрепших душ», —молвил Заика, садясь в кресло.

«Еще бы не странный! Но действенный, очень действенный. Мойклуб «Любовники Смерти» — своего рода лечебница для душевнобольных, а я здесьвроде психиатра. Ведь я принимаю в члены не каких-то романтичных юнцов,поддавшихся модному веянию и желающих поинтересничать перед знакомыми, а лишьтех, кто в самом деле одержим идеей смерти, кто уже поднес револьвер к виску. Яловлю их в это опасное мгновение, завладеваю их больным вниманием и пытаюсьувести в сторону от рокового шага. Прежде всего я избавляю будущего самоубийцуот изолированности и ощущения своего беспредельного одиночества. Отчаявшийсячеловек видит, что таких, как он, много, и есть люди, которым, возможно, ещетяжелее, чем ему. Это необычайно важно! Так уж мы все устроены — для выживаниянам необходимо знать, что на свете есть кто-то несчастней нас. Второй принципиальныйкомпонент моего «лечения» — воскрешение любопытства. Чтобы без пяти минутсамоубийца перестал заниматься только собой, а удивленно воззрился наокружающий мир. Тут все средства хороши, вплоть до шарлатанских. Я бесстыдноморочу соискателям голову всякими ловкими фокусами и эффектной мишурой».

Дож небрежно показал на свой испанский берет и средневековыйкинжал.

Заика кивнул: «Ну да, вроде зажжения свечи посредствомклинка, который предварительно смазан фосфором. Это старинный трюк».