Теперь она знала Макса достаточно хорошо, чтобы понимать, что он мог замкнуться, только если дело касалось чего-то важного для него. А леди Серена, безусловно, значила для него очень много. Софи подошла к дивану и, опустившись на него, расправила юбки, бессознательно подражая леди Мелиссе. Осознав, что делает, она положила руки на колени и посмотрела на Макса.

– Я бы хотела, чтобы вы рассказали мне то, что, по вашему мнению, мне следует знать, и чтобы впредь я не попадала в ловушки, устроенные вашими друзьями или недругами. – Софи подняла подбородок, гордясь спокойствием, с которым ей удалось произнести эти слова, несмотря на бушевавшую в груди бурю.

Макс глубоко вздохнул и встал позади стоявшего напротив дивана парчового кресла в стиле Людовика XVI, положив руку на спинку. Софи хотела было предложить ему сесть и не нависать над ней, но решила промолчать.

– Хорошо. Почти десять лет назад я был помолвлен с леди Сереной Моркомб, единственной дочерью лорда Моркомба, близкого друга моего отца. Она была очень… пылкой и впечатлительной девушкой. За месяц до того, как мы должны были пожениться, она покончила с собой. Об этом мало кто знает, поэтому мне хотелось бы, чтобы вы сохранили это в тайне. Лорд Моркомб объявил, что она умерла от лихорадки, и, хотя я не уверен, что все этому поверили, такова официальная версия. Это все.

Боль в груди Софи сменилась потрясением и жалостью. Почему-то это холодное, бесстрастное изложение событий, наверняка ставших для Макса трагедией, делало эту трагедию еще более нестерпимой. Теперь ее ревность казалась неуместной.

– О, Макс, мне так жаль, – прошептала она, протянув к нему руку.

Он не шелохнулся, но в его глазах, холодно смотревших в сторону, стремительной молнией мелькнуло что-то горячее и бурное.

– Прошло много лет, – повторил Макс.

Софи, покачав головой, опустила руку. Он мог не говорить, что все это до сих пор жило в нем. Софи никогда не чувствовала себя такой далекой от него. Ей хотелось прикоснуться к нему, облегчить его боль, но она чувствовала себя совершенно беспомощной и не знала, чего ждать.

– Я не собиралась ничего выпытывать. Простите, что я пробудила то, что заставляет вас страдать. Я не хотела. Я просто…

Макс заставил себя дышать ровно, превозмогая желание взять протянутую ему руку, принять утешение и отпущение грехов, которое предлагала Софи. Она права, глупо было скрывать это от нее, и он понятия не имел, почему так поступил. Нет, неправда. Он не хотел, чтобы она или кто-то другой узнали правду о нем и Серене.

Сообщив о Серене голые факты, Макс ждал, что это вызовет у Софи ужас, даже отвращение… Он оказался не готов к состраданию, к этой теплоте в ее глазах, к ее протянутой руке. Как он мог просить того, чего не заслуживал? Наверное, ему было бы даже легче, столкнись он с реакцией, которую ждал бы от Серены с ее неспособностью к сочувствию. Макс никогда не мог понять яростных вспышек ее ревности, хотя именно она не могла устоять перед недозволенными увлечениями, а он, следуя дурацкому представлению о верности, боролся с желанием, которое она без зазрения совести разжигала в нем, и потребностью найти удовлетворение на стороне.

Серена милостиво принимала его любовь и вместо чувства вины испытывала только возмущение, когда он не желал плясать под ее дудку. Под конец он только и делал, что искал предлог, чтобы вернуться в Харкот, сбежать от нее. И от себя. Никогда в жизни Макс не испытывал такой ненависти к себе, как в тот последний месяц с Сереной. Поделиться этим с Софи? Нет, этому не бывать. Он не хотел, чтобы она или кто-то другой увидели эту сторону его натуры. Она никогда не поймет и не простит того отчаяния и ненависти, до которых он дошел. А значит, он не мог принять сочувствие, неосознанно предложенное ею.

И все же, когда Софи опустила руку и направилась к двери, он, сам не зная почему, двинулся за ней.

– Куда вы идете?

– Я… наверх. Думаю, мне надо немного отдохнуть перед балом.

Макс подошел к двери раньше нее. Надо было дать ей уйти, но он не хотел. По крайней мере, пока. Поэтому искал, что сказать, чтобы вернуть целительное тепло ее сострадания. Возможно, точно так же она пожалела бы собаку, но сейчас его это не волновало. Он нуждался в ней. Софи всколыхнула в нем не только память, но и чувства, которые его страшили, и Макс не хотел оставаться с ними наедине. Он повернул ключ в замке и заслонил собой дверь.

– Еще минута, и вы сможете уйти, – сказал он, когда Софи удивленно посмотрела на него. – Вы правы. Я должен был рассказать вам. Я поступил плохо. Но я не привык… рассказывать о себе.

К удивлению Макса, она взяла его свободную руку и просто сжала ее. У него сбилось дыхание, пульс участился. Тепло ее пальцев, изгиб ладони у большого пальца… Во всем этом таился соблазн куда более сильный, чем в тщательно просчитанных позах Серены. А потом она подняла руку и коснулась его щеки.

– Мне так жаль, Макс, – шепнула Софи и выпустила его руку.

Вот только он не отпустил ее.

* * *

На этот раз Софи оказалась не готова к поцелую. В том, как Макс прижал ее к себе, в том, как его губы накрыли ее рот, не было ни нежности, ни игривости. Нетерпеливый, требовательный поцелуй мгновенно наполнил жаром все ее тело, и она инстинктивно прижалась к Максу, чтобы он дал ей облегчение, освободил от смятения и тоски, копившихся в ней с того дня, когда она его встретила.

Мир за пределами их желания поблек, важным стало, только чтобы он не оттолкнул ее, чтобы его руки скользили по ее спине, обнимали ее, прижимали к себе. А поцелуй становился все крепче и жарче. Пьянящие прикосновения его губ и языка заслонили от нее всю боль, все страхи. Руки Софи обвились вокруг его шеи, тело выгнулось к нему, неумело стараясь повторить все еще незнакомую страстность его поцелуя, так не похожего на все, что она знала до сих пор, и совсем не похожего на то, чего она могла ждать от него.

Софи чувствовала себя так, словно вышла из тесной пещеры и ослепла от яркого света. Но теперь она могла двигаться. Это была свобода. И с ней был Макс. По-настоящему. Ей удалось пробить его скорлупу и почувствовать его. Ей хотелось отдать ему всю себя, даже то, о существовании чего она сама не знала, и от этой незнакомой решимости захватывало дух. Но самое восхитительное, что и он хотел ее. Хотел даже то, что порицали другие. Софи впервые почувствовала себя сильнее его, уверенней в том, что поступает правильно, что Макс принадлежит ей. Что ему необходимо то, что она может дать, даже если он сам этого не понимает.

Софи поднялась на носки и с силой прильнула к нему. Ее пальцы скользнули в его волосы, и Макс застонал, не отрываясь от ее губ. Ей нравилось чувствовать, как его тело соприкасается с ее грудью, ставшей вдруг необычайно чувствительной. Даже твердая поверхность двери, к которой он прижимал ее, усиливала остроту ощущений, контрастируя с уверенной мягкостью его губ и влажными прикосновениями языка. Она тонула в этих ощущениях – в его прикосновениях, запахе, вкусе – и понимала, что это только начало.