– Людмила Николаевна, – заоралхирург так, что в пластиковом стаканчике вздрогнули шариковые ручки, – квам посетитель!

– Иду, – раздалось из другой комнатымягкое, грудное контральто, и из маленькой двери возле окна вышла прехорошенькаятолстушка, похожая на ванильную зефирину. Сходство с продукцией фабрики«Ударница» придавали ей волосы, практически белые, и невероятно розовый цветкожи, такой бывает только у очень маленьких детей или молочных поросят. Девушкухотелось звать Милочка, на худой конец, Людочка, но Людмила Николаевна – языкне поворачивался. Накрахмаленная хирургическая пижамка стояла на ее пухленькойфигурке колом, а на голове трепетала бумажная нежно-зеленая шапочка.

– Вы ко мне? – радостнопоинтересовалась она.

Я кивнула, Станислав Федорович продолжалбыстро-быстро строчить что-то на листочке, и мне крайне не хотелось говоритьпри нем.

– Вы дочь Шемякиной? – неуспокаивалась Людмилочка. – Что ж, случай сложный, речь идет об операции…

– Можно поговорить с вами наедине? –тихо спросила я.

Коза оторвался от писанины, хмыкнул, но недвинулся с места. Розовая мордашка свежеиспеченного травматолога сталабордово-красной, но голос не дрогнул:

– Идите сюда.

Мы вышли в коридор, Людмила толкнула соседнююдверь, и мы прошли в небольшую комнатку.

– И о чем с вами разговаривать? –неожиданно сердито фыркнула она. – Сначала бросаете мать на три недели сосломанной ногой одну, а потом таинственные шептания устраиваете!

Я молча вытащила из кармана бордовую книжечкуи сунула под нос докторице.

– Так вы не дочь Шемякиной! – дошлодо нее.

– Нет, конечно, агент Романова, просто нехотела представляться при всех, нашей конторе не нужна реклама. Скажите, у васесть знакомый Егор?

– Егор?

– Платов Егор Валентинович, –уточнила я.

Людмила покачала головой.

– Первый раз слышу.

– Помните квартиру в Новокисловском?

– Конечно, я жила там.

– Почему съехали?

– Замуж вышла, – пояснила Людочка,вновь заливаясь малиновой краской, – Петя москвич, вот я и переехала кнему.

– А кто на ваше место отправился?

– Зиночка Терентьева, мой супруг ейпредложил квартирку снять, очень место удобное, свет всегда.

– Электрический? – удивилась я.

– Нет, – засмеялась Люда и стала ещемоложе на вид. – Конечно, дневной. Зина – художница, искала место длямастерской, а квартира в Новокисловском – угловая, солнце целый день с утра идо шести, семи вечера. Ей, кстати, очень понравилось, да и брала Надежданедорого, всего сто баксов, никогда не ходила с проверками, словом, не хозяйка,а золото. Ей-богу, кабы не замужество, жила бы там до сих пор…

В эту секунду дверь приоткрылась и всунуласьголова.

– Людмила Николаевна, – зачастиламедсестра, – там Синякова буянит, требует из 717-й перевести, грозитсяжалобу писать.

– Ладно, Света, – вздохнулаПарфенова, – сейчас разберусь, вот еще несчастье на мою голову.

Знакомые цифры, именно в этой палате лежалаЮлечка.

– А что в 717-й? – полюбопытствовалая.

Людмила безнадежно вздохнула:

– Больные так суеверны. Некоторые ложатсяи обязательно спросят: «На этой кровати никто не умер?» Ну скажите, можно линайти в больнице, такой, как Склиф, койку, где никогда никто не умирал? Да туткроваткам по тридцать лет, танки железные, толкаем их в перевязочную еле-еле.Нет, скажи обязательно, что место счастливое. Обманываем, естественно. «Что вы,что вы, из этой палаты все на своих ногах уходят, даже без палки!» Цирк, да итолько! А в 717-й сначала девочка умерла молоденькая, от тромбоэмболии, анеделю назад – старушка. Вот теперь больные и бузят, боятся.

– Анна Ивановна, – пробормотала я, –со сломанной рукой.

– Нет, Новохаткина, – удивиласьтравматолог, – осколочный лодыжки. Положили ее в 717-ю. А она возьми иумри ночью от тромбоэмболии! Вот Синякова и заявила: переведите отсюданемедленно.

– Переведете?

– Нет, конечно, – пожала пухлыми плечикамиМилочка. – Если у больных на поводу идти, знаете, что будет!

– Что?

– Ничего хорошего! Тут травматология, ане клиника неврозов! Синякову оставят на прежнем месте.

– А вдруг она тоже скончается оттромбоэмболии… – пробормотала я. – Может, инфекция в палате?

Парфенова поскучнела.

– Тромбоэмболия не заразна, просто этороковая, мистическая случайность, а теперь больная хулиганит, как поступить?!

– Закройте палату на некотороевремя, – посоветовала я, – а когда контингент сменится, опятьоткроете!

Людмила секунду смотрела на меня молча, потомфыркнула:

– Вы что? У нас тут месяцами люди лежат,мест не хватает, в коридорах устраиваем! Кто же позволит палату закрыть!

– Отдайте мужчинам, они посмелее!

– Мужики, когда болеют, намного хужебаб, – парировала травматолог, – уж поверьте моему опыту!

«Он у тебя не слишком велик», –пронеслось в моей голове, но вслух я сказала:

– Дайте адрес.

– Чей?

– Зины.

Примерно через полчаса я спустилась на станцию«Проспект Мира». Куда теперь ехать? Людмила Николаевна, то краснея, то бледнея,сообщила координаты художницы Зины. Я внимательно поглядела на бумажку.Проживала она в двух шагах – Новослободская улица. Начнем, пожалуй, схудожницы, тут езды от силы десять минут, но сначала позвоним, вдруг хозяйкаушла. Но Зина оказалась на месте и совсем не удивилась звонку.

– Жду, – коротко ответилаженщина, – дом у меня в пяти минутах ходьбы от «Менделеевской». Пройдетенаправо до светофора и увидите на другой стороне большой, светлый кирпичныйдом, внизу универмаг, вход со двора!