Очень характерным было начало его болезни. Он, бывший комсомолец, безбожник, вдруг услышал голоса бога-отца и судьи, высказывавших идеи антисоветского характера. Это же и есть фазовое состояние. Взяли перевес представления, которые, конечно, были его же собственными, но которые он оттеснял, с которыми он боролся. Религиозным человеком перед болезнью он не был: об этом свидетельствовали все, кто знал его раньше. Ожили старые представления о боге, те представления, которые сложились ещё в детские годы и были, казалось, прочно заморожены под влиянием дальнейшего жизненного опыта Крылова.

Болезнь его прошла через ряд этапов, но личность Крылова пострадала мало. Он отнюдь не был слабоумным. Помимо тех пунктов мозга, которые «сломались», болезненно изменились, во всём остальном Крылов был почти прежним. Отсюда и то впечатление притворства, которое он производил. Можно сказать, что больные мысли он защищал здоровыми средствами, с присущей ему хитростью, смёткой.

В то время, когда я встретился с Крыловым, ничто в его поведении не говорило уже как будто за фазовое состояние, в котором впервые появилась «радиоперекличка». Отмечалось иное. На это обратил внимание как раз Иван Петрович Павлов. И в словах, и в поведении Крылова как основной болезненный симптом обнаруживалась инертность. Он был чрезвычайно однообразен, стереотипен во всех своих привычках, поступках. Исключительно трафаретным, точно отлившимся в стереотип, были и все мысли, все его суждения.

И.П. Павлов объяснил галлюцинации Крылова следующим образом: «Слова божьи – это его слова, конечно, которые у него получают такой застойный характер. Одни клетки, которые не связаны с больной темой, он их чувствует нормально, а эти сопоставляются с ними по своей резкости, так как в них инертность раздражительного процесса: он и представляет их чужими».

Объяснения, которые И.П. Павлов дал бреду и галлюцинациям, могут показаться очень сложными. Но ведь и сама психическая деятельность человека бесконечно сложна.

Лечение длительным сном

В палате полумрак: окна завешены тёмными портьерами, только под самым потолком светится одна синяя электрическая лампочка. Тихо. Персонал ходит на цыпочках, осторожно ступая по мягкому ковру. Тишина нарушается только тяжёлым дыханием да иногда стонами, раздающимися то с одной, то с другой стороны. Воздух насыщен сладковатым и приторным, дурманящим запахом; уже после одного – двух часов пребывания в этом помещении голова становится тяжёлой, появляется своеобразное ощущение опьянения.

Все три палаты похожи одна на другую: в каждой по четыре кровати, подле кроватей стоят белые стойки с висящими медицинскими кружками Эсмарха. В палатах лежат больные: в одних – мужчины, в других – женщины. Они спят, но это не обычный, естественный сон. Больные дышат тяжело и часто, лица их покрыто потом; временами некоторых из них мучает рвота.

С того времени, как они заснули, прошло уже более шести суток. Некоторым из них предстоит проспать ещё столько же. За всё это время они не проглотят ни одного кусочка хлеба, ни одного глотка воды.

Это лечение длительным сном. Так проводилось оно в клинике академика И.П. Павлова, по его собственному предложению, в 1936 г.

Долгие годы лечения душевных болезней, как мы уже говорили, вообще не существовало. Врач оставался пассивным наблюдателем. Он был бессилен вмешаться в тот непонятный процесс, который происходил в мозгу больного. Иногда пациенты психиатра поправлялись. Это случалось нечасто и обыкновенно вызывало удивление самих врачей. Гораздо чаще происходило иное: человек, имевший несчастье попасть в «жёлтый дом», уже не возвращался из него. Его рассудок, пострадавший от неизвестных причин, продолжал разрушаться дальше. Часто, поступив в больницу юношей, больной оставался в ней до глубокой старости – бесполезный, с бессвязной речью, с нелепым поведением. А иногда, вместе с распадом душевным, наступало и разрушение телесное: через два – три года после начала психоза больной умирал – совершенно слабоумный, парализованный и в состоянии глубокого истощения.

Давно в психиатрии возникли два проникнутых безнадёжностью понятия: понятие «преждевременного слабоумия», которым обычно заболевали в юношеском возрасте, и понятие «прогрессивного паралича», который поражал людей в цветущем среднем возрасте. Постепенно наука установила, что прогрессивный паралич вызывается бледной спирохетой, возбудителем сифилиса, заражение которым может на многие годы предшествовать появлению душевной болезни.

Преждевременное слабоумие продолжало оставаться непонятным и неотвратимым, как судьба. Много книг было написано для того, чтобы доказать, что эта болезнь передаётся потомству по тем же законам, как окраска цветка или форма стручка у душистого горошка. Результаты у разных исследователей получались очень далёкие один от другого. Однако убеждение в наследственной обусловленности, а потому и неизлечимости, юношеского слабоумия прочно утвердилось в умах врачей.

Психиатров и их учреждений не напрасно боялись в широкой публике: по-прежнему это была не больница, но дом призрения, заполненный обломками различных крушений.

Но за последние двадцать пять лет и в психиатрических больницах повеяло свежим ветром. В 1917 г. венский учёный Вагнер фон Яурегг предложил дикую, казалось бы, невероятную вещь: несчастным паралитикам стали прививать ещё вторую тяжёлую болезнь – малярию. И произошла удивительная, невероятная история, не предусмотренная ранее ни в каких руководствах по психиатрии. Прогрессивный паралич, заведомо обрекавший человека на слабоумие и смерть, стал вдруг излечимой болезнью! Паралитики стали возвращаться домой, в семью, стали приступать вновь к прежней работе.

А за прогрессивным параличом наступила, наконец, очередь и преждевременного слабоумия или, как его называли последние тридцать лет, шизофрении. Причины её продолжали оставаться тёмными. Но для лечения шизофрении за сравнительно короткое время было предложено три новых и жестоких способа: инсулиновые шоки, судорожные припадки и длительный сон. Последний из упомянутых способов и привлёк внимание И.П. Павлова.

Душевные болезни начали интересовать Ивана Петровича очень давно. Но подходил он к ним особенным образом. Многие вопросы, занимавшие психиатров, он называл попросту болтовнёй, психиатрической словесностью. И.П. Павлов стремился к одному: объяснить видимые проявления болезни с физиологической точки зрения. В 1918 г. И.П. Павлов стал посещать психиатрическую больницу на Удельной, под Ленинградом. Здесь его в первую очередь заинтересовали больные-кататоники. Кататония – одна из форм юношеского слабоумия – шизофрении. Об одном из этих больных, Качалкине, Павлов нередко вспоминал в дальнейшие годы.

Качалкин заболел в возрасте 35 лет: он впал в так называемый ступор. Больной лежал неподвижный, оцепенелый, с закрытыми глазами, не отвечая на вопросы, не реагируя ни на какие прикосновения. Сам он не принимал никакой пищи, не просил пить. Такое состояние продолжалось у него более двадцати лет. Жизнь его поддерживалась только благодаря тщательному уходу и искусственному питанию: его кормили специальной питательной смесью, которая через резиновый зонд вводилась непосредственно в желудок. Когда возраст Качалкина стал приближаться