смешным этот бессвязный набор слов? Даже умышленно придумать подобную ерунду трудно. А восемнадцатилетний Андрюша выкрикивает в таком роде непрерывно целыми часами. Он задрапировался в одеяло, движения его быстры, глаза блестят, на лице благодушная улыбка. Так и кажется, что он хочет вас позабавить.

Или вот письменное заявление двадцатилетнего студента: «Прошу немедленно отпустить мне, что мне полагается на жаркое на обед, а вечером вместо ужина. Ещё прошу отпустить два горячих поцелуя с тем, чтобы избавиться от пьяных и негодных элементов. Кроме того, всё, что я буду есть, будет есть тот, кто хочет, или лучше будут оставлять и будет идти к старому, а не новому бесклассовому обществу. – В.Б., психический больной».

Может быть, он нарочно изображает из себя клоуна?

А между тем, свидетельством каких человеческих трагедий служат эти смешные бессвязные речи! Какие страшные жизненные крушения скрываются за ними!

В самом начале моей врачебной работы в качестве психиатра мне пришлось наблюдать одного больного. Застал я его ещё в больнице, но он уже поправлялся от тяжёлого и длительного приступа психоза, который на многие месяцы вырвал его из жизни. О перенесённой болезни он говорил очень неохотно. Но зато с каким удовольствием рассказывал он о своих планах на будущее, о том, что он снова вернётся к занятиям в медицинском институте!

Прошло 4–5 месяцев, и его опять привезли в больницу. Психоз только ещё начинался. Какая мука, какое страдание были написаны на его лице! С каким упорством боролся он с надвигавшейся на него болезнью. Я помню вечер на отделении, когда он буквально катался по полу, крича, что он хочет быть здоровым. А на другой день это был уже возбуждённый, беспорядочный душевнобольной.

Иногда больные успевают записать свои переживания, переживания этого страшного перехода от здоровья к безумию.

«Я скоро сойду с ума. Я это знаю. Ни с кем об этом я ещё не говорила, но мне бывает всё труднее и труднее удержать себя, обуздать свою фантазию. Сегодня опять я не могла ничего делать сутра и до часу… Странное состояние: я могу разумно рассуждать, отвечать на вопросы, но иногда растеряться так, что захочется спать, захочется вообще в данную минуту не существовать… Я хочу жить! И буду жить, и плюну тому в глаза, кто будет говорить, что я не имею на то права… Ещё раз – да здравствует жизнь! Слышишь ли, моя милая Сонечка? Слышишь ли, моя мама? Мой папа? Костя, Митя, Валюша, все дорогие, близкие мои? Нет, к сумасшедшему дому я сама прегражу дорогу!..»

Эти слова не придуманы мною: это выдержка из подлинного дневника. Автор дневника, двадцатидвухлетняя студентка, не раскрывает содержания своих фантазий, которых она не может обуздать. Когда через несколько дней её привезли в больницу, растерянную, взволнованную, переполненную страхами, она говорила о преследованиях, о шпионах, которые её окружают…

Прошло больше двадцати лет, но я до сих пор ясно помню худенькую стройную девушку с голубыми глазами и белокурыми косами. В ней была особенная душевная тонкость и нежность. Она была студенткой Института истории искусств. С некоторого времени она стала замечать, что отношение окружающих к ней изменилось. Какой-то студент дёрнул её за косу. Всё приобрело какой-то особый смысл. Она чувствовала себя точно под гипнозом. Все мысли её немедленно становились известными посторонним. «Я – леди Годива», – говорила она с недоумением и отчаянием.

Есть красивая средневековая легенда о леди Годиве. Враги осаждали город. Всем жителям грозила голодная смерть. Предводитель осаждавших соглашался прекратить осаду, если леди Годива, прекрасная и целомудренно скромная, согласится обнажённой проехать на коне по всему городу. Для спасения жизни своих сограждан она согласилась. Все окна в городе из уважения к её подвигу были закрыты, и только один дерзкий решился подсмотреть за ней, но Бог покарал его слепотой…

Подобно леди Годиве, больная девушка чувствовала себя обнажённой. Всё её самое дорогое, самое сокровенное стало известным, открытым для посторонних.

Я снова встретил эту девушку менее чем через полгода уже, в другой больнице, в отделении для хроников. Неряшливо одетая, толстая, обрюзгшая, сидела она с однообразным, тупым выражением лица. Из полуоткрытого рта её текла слюна.

Это была катастрофа. В короткий срок болезнь разрушила мозг: остались обломки крушения.

Описанный случай и есть то, что психиатры называют шизофренией. Все остальные молодые люди, упомянутые мною вначале, также «шизофреники». В том и особенный ужас этого психоза, что развивается он преимущественно в молодом возрасте, когда перед человеком только открывается жизнь со всеми её возможностями, со всеми надеждами…

Не всегда болезнь приводит к такому глубокому и полному разрушению, как в случае с «леди Годивой». Иногда заболевание останавливается на полдороге. Больной возвращается в жизнь, но обычно это уже не тот человек, которого знали до болезни. Изменения не всегда бывают одинаковыми. Иногда явным для всех образом человек становится другим: неловким, странным, апатичным. Иногда некоторое огрубление, утрата былой душевной тонкости, деликатности остаются заметными только для близких родных. Но то, что видно снаружи, не всегда соответствует действительным сдвигам, оставленным болезнью. О них могут знать только сами больные, но не всегда они о них говорят.

Я знал одну молодую женщину-врача, очень культурную, богатую внутренне. Она перенесла глубокое душевное расстройство, затянувшееся на два года с лишком. Я сам наблюдал её около десяти месяцев, на протяжении которых состояние её непрерывно ухудшалось. Поступила она в больницу с картиной любовного бреда. По радио она слышала обращённые к ней передачи. О ней заботилось высокое лицо. От него она должна была иметь ребёнка. Вокруг себя она видела сплошные «символы», «немую пантомиму». Она была тревожна, хотела бежать к своему избраннику. Постепенно, однако, всё больше её поведение становилось нелепым, апатичным. Вялая, неряшливая, с безучастным лицом, она, как хроник, была переведена в другую больницу, где пробыла ещё около года. Улучшение началось также постепенно, но, в конце концов, она была выписана, уехала в другой город. Жила она одна, немного работала по специальности. Прошло почти пять лет с начала её болезни. Мы изредка переписывались. То, что я получал, были письма здорового человека, интересные, содержательные. Она мало писала о своей прошлой болезни, но часто сетовала на неудавшуюся жизнь. И вот однажды я получил письмо, из которого приведу выдержки:

«Я не буду больше играть в прятки. Мне так всё надоело. Не могу я работать, Андрей Сергеевич, потому что у меня «говорящая голова». Я имею обыкновение думать словами, и потому всё, что я думаю, слышно на расстоянии, вероятно, не менее одного квартала… Технически это достигается ультразвуком,