продолжается, но в более простой и в более древней форме, то есть на уровне первой сигнальной системы. Деятельность в первой сигнальной системе и есть то образное мышление, которое характерно для сновидений. Какие же раздражения мозга могут обуславливать появление сновидений?

Как уже говорилось, наличные, на момент сна действующие, раздражители существенной роли в сновидениях не играют: выявляются в них почти исключительно следы прежних раздражений. Это появление следовых раздражений может зависеть, прежде всего, оттого, что раздражительный процесс в мозгу днём слишком силён или инертен, а потому общее сонное торможение не смогло его устранить. Различные заботы предшествующего дня, неосуществлённые желания и проч., то есть «дневные остатки» Фреда подходят под эту категорию. Заботы, желания остаются, но выявиться они могут только в первой сигнальной системе в образной форме: понятие должно превратиться в образ, пройти как бы в обратном направлении тот путь, по которому развивалось человеческое мышление. Вот один из источников символики сновидений.

Деятельность мозга при сновидениях происходит, однако, не только в частичной форме, ограниченной первой сигнальной системой. Это ещё и промежуточное, переходное от сна к бодрствованию, состояние. А промежуточные, «фазовые» состояния характеризуются изменённым отношением между собой раздражителя и величиной рефлекторного ответа (количество слюны у собак). В парадоксальной фазе ответ на слабый раздражитель оказывается больше, чем на сильный; в ультрапарадоксальной фазе все прежние условные раздражители вообще перестают вызывать рефлекс, а получается он (т. е. отделение слюны) только на раздражители неактивные, тормозные, не подкреплявшиеся кормлением.

Сновидения и нужно представлять себе как деятельность типа парадоксальной или ультрапарадоксальной фазы. В сновидении обнаруживается извращение обычной психической деятельности. Выплывают старые, давно забытые воспоминания. Власть над содержанием сновидений приобретают «вытесненные», то есть заторможенные желания, эмоции, представления.

И, наконец, нужно иметь в виду ещё одно обстоятельство. Внешние раздражения на мозг во время сна почти не действуют. Вторая сигнальная система, то есть всё сложное человеческое мышление, оказывается спящей, она перестаёт контролировать деятельность первой сигнальной системы. Зато усиливается влияние на первую систему внутренних раздражений и влияние подкорки, то есть безусловных рефлексов – влечений. Вот где нужно искать объяснение «безнравственности» сновидений, прорыву в них «бессознательных влечений».

Значит ли сказанное, что физиология может уже полностью объяснить происхождение сновидений? Нет, конечно. Факты и закономерности, изученные на собаках, не могут быть достаточными для разъяснения любого вида сложной нервной деятельности человека, в том числе и сновидений.

Мы уже говорили, как отрицательно относился к подобному упрощенчеству сам Павлов. Однако остаётся несомненным: сопоставление объяснения физиологического с психоаналитическим делает понятным, почему Иван Петрович так возмущался «психоаналитическими фантазиями»!

Радиоперекличка с богом

Моя первая встреча с Крыловым произошла в приёмном покое больницы, куда он был доставлен принудительным порядком. Принимать его пришлось мне, так как в тот день я был дежурным врачом. Я застал его стоящим на коленях посреди комнаты. Около четверти часа он усерднейшим образом отбивал земные поклоны перед аптечным шкафом, не обращая на меня внимания. Наконец, закончив молитву, он поднялся, аккуратно смахнул пыль с колен, представился мне и тут же с явной гордостью сообщил, что он находится в «радиоперекличке» с Господом богом.

На всей внешности Крылова, а также на его манерах лежал особый отпечаток, говоривший о его профессии. Отпечаток этот сохранился, несмотря на то, что болен он был уже около трёх лет. Элегантный синий костюм, тщательный пробор над благообразным румяным лицом, особая, несколько слащавая и в то же время нагловатая учтивость – всё выдавало в нём типичного старого «куафёра». Он действительно работал в парикмахерской – в «магазине», как он предпочитал говорить, – с 12 лет. Ко времени нашей встречи ему было уже 55 лет, хоты на вид ему можно было дать значительно меньше.

Жизнь его до начала болезни, по-видимому, протекала неплохо. Как искусный мастер, он хорошо зарабатывал (в его искусстве мы убедились, так как некоторые из женщин – работников клиники – стали его клиентками). Характер у него был достаточно жизнерадостный и общительный. Выпивал он умеренно, любил сходить в кино, в театр; любил потанцевать, поухаживать за женщинами. Он вовсе, по его словам, не был религиозным, даже старался искоренить религиозные предрассудки у жены своей и тёщи.

Женился он удачно, в 26-летнем возрасте. Жена была портнихой, неплохо зарабатывала, очень его баловала. Но примерно за год до начала болезни счастье стало ему изменять. В 1930 г. его, вместе с целой группой парикмахеров, привлекли к суду за неуплату страховых взносов и присудили к шести месяцам принудительных работ. Приговор этот Крылов воспринял как большую несправедливость. Раньше он никакого интереса к суду не питал: с этого времени он стал часто ходить на Фонтанку в здание суда, чтобы «разобраться, в чём суть дела», как он говорил. С этого же времени начались недоразумения с женой (из-за появившейся у него половой слабости).

О том, как начинался самый психоз, я знаю только со слов самого Крылова. Рассказывать он умел достаточно ярко. Он оставался в то время один дома, жена жила в деревне. Вдруг в голове его «точно что-то открылось». Он впервые услышал голос отца, который выражал недовольство тем, что старика потревожили. Крылов так и не говорил прямо, принадлежал ли этот голос его покойному отцу, или это был голос самого бога-отца. Но можно было догадаться, что второе предположение более правильно. Голос продолжал говорить: «Покройся одеялом, выключи радио». Затем это уже был голос судьи (опять неизвестно, земного или божественного). «Кто мог воспользоваться имуществом в барском доме», – спросил судья. Вмешался третий голос, сказавший: «Возьми увольнение». На другой день Крылов пошёл в своё «магазин». И здесь голоса продолжали управлять его поведением. Ему было приказано следить за движением часовой стрелки, затем потребовали, чтобы он выругался так, чтобы сыпалась штукатурка. Немудрено, что после выполнения всех этих предписаний его отвезли в психиатрическую больницу. Ему показалось, что его ведут на расстрел; в самой больнице он также слышал какие-то непонятные стуки, слышал, как кого-то отпевают.

Через два месяца он вернулся домой, даже снова приступил к работе. Однако те, кто знал его раньше, заметили, что он стал другим человеком. Он надел крест, которого никогда раньше не носил; стал иногда без видимой причины смеяться; появилась у него привычка много писать: писал он особым шрифтом, притом не просто на бумаге, но на телеграфных бланках. Сам он признался мне, что писал различные доносы: например, написал заявление на коменданта города, который якобы брал взятки. Ему казалось, что советской власти всюду вредят.

Наконец, в 1931 г., то есть через год после начала болезни,