служанка, но раньше я ее не видела. Светлая, просто невероятно светлая, даже в сравнении со мной, с почти прозрачной кожей. Богиня? Не произнеся ни слова, она помогла мне подняться на ноги и обхватила меня рукой. Под слоем грязи и прилипшей зелени было невозможно понять, идет ли у меня кровь. Мне казалось, что идет. Возможно, я умру. Я обратила взор в затянутое тучами небо. Мой небесный дед не спешил ко мне на помощь.

Накатила тошнота, и меня вырвало у ближайшего куста. Никто не касался меня так. Я и помыслить не могла, что кто-то попытается это сделать. Мне представилась прежняя я: счастливая и невинная, радующаяся встрече с Ипполитом. Радующаяся! Хотелось оплакать ее, а потом вспомнилось, что она – это я, и, выходит, оплакивать я буду себя. Когда рвотные позывы прекратились, я ощутила в затылке пульсирующую боль.

По крайней мере, я еще жива.

От страха столкнуться во дворце с Ипполитом подкашивались ноги, но служанка помогала мне делать один шаг за другим.

Подобно прыгунье через быков, я полагала, что мне ничто не грозит. Я ошибалась. Она вошла в мои покои такой уверенной, такой полной жизни. Жаль, я не помню ее имени. Прыгунья напоролась на рога быка, которому доверяла. Я напоролась… Разум отринул эту мысль. Боги не вмешались, но почему я ждала другого? Они сами берут желаемое. Аид и Персефона. Аполлон и Леда. Зевс и моя бабушка Европа.

Мысли о богах напомнили: Ипполит – мой пасынок. Меня оставили на его попечение. Произошедшее – более чем изнасилование. Это полное попрание родственных связей и законов гостеприимства. Помню, как Тесей заявил моей маме о ксении, зная, что благодаря той его не прирежут ночью в постели. Здесь же я находилась под защитой ксении, а Ипполит ее преступил. Нутро скрутил новый рвотный позыв, и моя помощница покрепче обхватила меня.

Я думала, боги привели меня сюда, чтобы я засвидетельствовала наказание Тесея. А что, если моя роль в возмездии значимее, больше? Возможно ли, что мое тело – инструмент, коим свершится расправа? Не оставят же боги зверство Ипполита безнаказанным? Сказители любят петь о том, как божества осыпают нечестивых бедами и несчастьями.

Царь по имени Ликург пытался взять силой собственную мать. Боги наслали на него безумие, в порыве которого он принял своего сына за виноградную лозу и зарубил его топором. Перед глазами встал терзающий мое тело Ипполит. Боги вынудят его убить Тесея или погибнет сам Ипполит, чтобы Тесея до конца его жизни мучила боль от потери сына? Эти мысли почти остановили душащие, разрывающие меня на части рыдания, что грозили придавить меня к земле и оставить на ней обессиленной и недвижимой. Представляя картины сокрушения Тесея и Ипполита, я с каждым шагом выпрямлялась, но потом меня прострелило болью. Она волнами расходилась по телу, и я вновь изнеможенно скрючилась.

Мы добрели до дворца, и я остановилась у ворот. Ноги не держали меня, и я покачивалась. Я дошла досюда, но идти дальше не хватало духу. Меня потянула вперед служанка, чья тонкая рука оказалась неожиданно крепкой. Прохромав в ворота, я завертела головой. От страха перехватывало дыхание.

Никого в тусклом свете. Видно, все трапезничали. Сердце, успокаиваясь, замедляло биение. Мне сейчас не до еды, но вряд ли случившееся отбило аппетит у Ипполита. Хуже того, подумалось мне, и поперек горла встал ком, принц, должно быть, в эту самую минуту рассказывает друзьям о своем успехе.

Я всхлипнула, и по щекам вновь потекли горячие слезы беспомощности. Мы медленно продвигались по коридорам. Когда я, пошатываясь, вошла в свои покои, где меня ждала Кандакия, моя помощница выпустила меня из своих рук.

Кандакия

После надругательства Федра несколько недель не покидала свои покои. Не зная, что сказать, я молчала. Принцесса не заслуживала подобного кошмара, но как поговорить с ней о том, что она пережила? Я никогда не была с мужчиной.

Мне стало понятно, что произошло, как только Федра вошла в комнату нетвердой походкой: в разорванной одежде, окровавленная, с налипшей на волосы грязью. Я отвела ее в спальню и осторожно опустила на постель. Она пыталась что-то сказать, но я покачала головой и, держа ее за руку, успокаивающе погладила по голове. Я искупала и одела ее, затем свернула комом испорченную одежду, чтобы при первой же возможности бросить в огонь. Ни за что не оставлю принцессе такое напоминание.

Федра совершенно не походила на свою мать, и все же мне казалось, будто я провалилась в прошлое – в те давнишние дни, когда вымывала после родов ноги царицы Пасифаи, вытирала пот с ее лба, обтирала младенчиков-мальчиков и передавала ей. Но в этот раз женщину травмировали не роды, а мужское насилие. И бережным уходом ее не вернуть к жизни. Сердце разрывалось от боли за принцессу и ее мать, что находилась вдали от дочери.

Затворничество не шло Федре на пользу. Я пыталась уговорить ее пройтись немного со мной, хотя бы по коридору. Здесь не столкнешься с Ипполитом, уверяла я, правда не упоминая его имени. Здесь не столкнешься с мужчиной. В эту часть дворца никто не заходит. Принцесса понимала, что я права, но в ответ на мои уговоры замыкалась в себе и, покинув главную комнату, которая стала для нас почти темницей, возвращалась в постель, где вскоре снова начинала дремать.

Такой была наша жизнь добрых два месяца после случившегося. До меня доходили слухи о соблазнении Федрой Ипполита. Я злилась, расстраивалась, но ничего не могла поделать. А еще я тревожилась – не из-за репутации принцессы, а из-за того, чем грозят эти сплетни Федре по приезде царя. Я держала ухо востро, но о возвращении Тесея разговоров не было. Со временем я осознала, что нам это только на благо: я, как и прежде, регулярно стирала простыни и одежду принцессы, но после дня, когда на белье было столько крови, что женщина, потерявшая ее, должна была бы обескроветь, я больше не видела ни единого пятна. Я не знала, как поговорить об этом с Федрой, не знала, понимает ли она, что это значит, и осознает ли, почему ей так сложно не отторгнуть съеденное. Тем не менее я предложила Федре, пока не поздно, обратиться к колдунье Медее, у которой может сыскаться зелье для решения проблемы. В ответ она заперлась в своей спальне – темнице внутри темницы.

Я думала, к нашим покоям никто не приблизится, но ошибалась. Я стала находить под нашей дверью маленькие подношения: букетики полевых цветов, брусочек мыла. Внося их в комнату, я не говорила, от кого подарки, но была уверена, что они от женщины или даже от женщин. Дары от тех, кто понимает, через что прошла принцесса.

Федра

Когда живот начал расти, мне пришлось посмотреть правде в лицо. Я беременна, и, возможно, не одним ребенком. Кандакия, правда, уверяет, что и один бывает большим, даже первенец. У меня ноют лодыжки, во рту жуткий привкус, лицо противоестественно блестит.

Ни я, ни Кандакия не заговариваем о еще большей проблеме, ждущей меня впереди, хотя обе частенько поглядываем на море и обмениваемся тревожными взглядами. Вскоре в Афины вернется Тесей, а тут я, беременная от другого мужчины. Меня изнасиловали, но поверит ли в это Тесей, да и не будет ли ему все равно? Похоже, у меня два варианта: сказать ему правду или воспользоваться оправданием, к которому обращаются женщины в подобной ситуации. Последнее Кандакия изложила так:

– Тесей почитает бога Посейдона, своего отца. Возможно, вы сидели на берегу в ожидании возвращения мужа и вас посетил Посейдон?

Меня замутило от этой мысли. А может, и не от нее. Меня тогда часто мутило.

– Так вот что случилось с моей мамой? Именно поэтому она сказала отцу, что ее околдовала Афродита, заставив воспылать страстью к быку? Все это ложь?

– Естественно, – фыркнула Кандакия. – Разве такое было бы возможно?

– Но Зевс… – начала я и запнулась. Это ведь действительно невозможно. – Тогда почему мой брат был таким? Кто его отец?