По неизвестным причинам немецкие и русские военные специалисты Ленина в Петрограде не знали (или недостаточно знали) о переносах сроков немецкого наступления. Возможно, здесь сыграли роль технические проблемы с имеющейся у них связью (помехи, прерывание, подслушивание и т. п.) и повышенное внимание со стороны государственных органов, которые благодаря наблюдению за большевистской штаб-квартирой были предупреждены: «Приток денег из Стокгольма весьма заметно увеличивается, деятельность большевиков в полках становится более напряженной, в Кронштадте готовят десант, и, наконец, получаются достоверные сведения, что выступление произойдет 4-го июля»[2953]. Под впечатлением от этой информации не только «гражданин министр почт и телеграфов» Церетели, вероятно, следил за официальными каналами, но и капитан Никитин с генералом Половцовым, несомненно, распорядились обрывать, глушить или подслушивать связь ленинской штаб-квартиры с германским Генеральным штабом, которую обнаружил уже комиссар Пепеляев в Кронштадте. Потому-то Ленину, может быть, показалось целесообразным на время развязывания восстания ускользнуть из-под колпака петроградских спецслужб на финскую территорию, находившуюся под менее строгим надзором.

Для этого со 2 июля существовала еще одна веская причина: в 22 часа 1 июля капитан Никитин представил Временному правительству доклад, где говорилось о собранных его ведомством доказательствах государственной измены Ленина, его финансовой зависимости от Парвуса и о необходимости его немедленного ареста[2954]. Контрразведка, знавшая, что в грядущем восстании примут участие около 30 большевистских боевых организаций Петрограда, считала свои шансы подавить восстание собственными силами ничтожными, и потому рекомендовала арестовать Ленина до его начала. Поскольку дата восстания во время работы над докладом была еще неизвестна, Никитин отводил правительству срок для принятия такого решения до 7 июля. Если бы его за это время так и не последовало, он собирался приступить к арестам Ленина и еще 27 большевиков самостоятельно, уже заготовив соответствующие приказы[2955]. Зная, что по крайней мере один министр[2956] контактирует со штаб-квартирой большевистского ЦК, Никитин не сомневался, что его «доклад… для Временного правительства 1 июля не мог не дойти до большевиков»[2957].

С учетом вышеизложенного понятно, почему Ленин 2 июля поработал над планом восстания и утвердил его, сделав тем самым свое присутствие в Петрограде в последующие дни необязательным. Видимо, он еще ненадолго заскочил в несколько мест, где его видели (на 2-й Петроградской общегородской партконференции он не появился), и снова укрылся в Финляндии. Его исчезновение отвечало известной потребности в безопасности и вдобавок вытекало из трудностей большевиков с коммуникациями после выступления 10 июня. Кажется, некоторое время предполагалось, что Ленин будет руководить восстанием из Гельсингфорса. «Не позднее 3 (16) июля» он получил приглашение в Гельсингфорс от «финских социал-демократов», причем постановление об этом приглашении они приняли «еще до июльских дней»[2958]. Видимо, из практических соображений большей близости к Петрограду он предпочел дачу Бонч-Бруевича, которая представляла собой самый близкий сравнительно безопасный пост наблюдения за Петроградом и удобный пункт связи вне столичной сети. К тому же ее окружал конспиративный защитный пояс из дач, снятых ленинскими сообщниками-коллаборационистами (Ю. Стекловым, А. Коллонтай и др.)[2959]. Сюда в первые июльские дни — как раз к началу запланированного восстания — ждали Фюрстенберга-Ганецкого с «материалом» из Стокгольма, но предупрежденные пограничники не впустили его в страну. Дача семьи Бонч-Бруевич отличалась от этих арендованных дач повышенным уровнем безопасности: члены этой известной дворянской семьи государственных служащих и офицеров Генштаба были относительно застрахованы от неожиданностей, тем более если самый знаменитый ее представитель, генерал-лейтенант, искал здесь отдохновения от фронтовой службы.

Видимо, при таких обстоятельствах Ленин тем или иным способом узнал на даче о переносах немцами сроков наступления, о которых не ведали его военные специалисты в Петрограде. Отсюда его испуг утром 4 (17) июля, когда ему сообщили о несвоевременном полном развертывании восстания. Он тут же поехал в столицу, вероятно, намереваясь остановить события или, если это будет уже невозможно, всячески тормозить их, пока не удастся достичь необходимой синхронности с немецким контрнаступлением. В Петрограде он увидел, что восстание зашло очень далеко, и в течение дня вместе со своими немецкими военными советниками уверился, что в случае продолжения восстания независимо от событий на фронте риск перевешивает выгоду.

Риск особенно повысился в связи с тем, что запланированный арест военного министра не получился и Керенский находился на фронте. Его поезд ушел туда с Варшавского вокзала около 8 часов вечера 3 июля, буквально из-под носа у моторизованного ударного отряда, имевшего указание задержать его[2960]. Таким образом, существовала опасность, что Керенский вернется в столицу подавлять восстание с фронтовыми частями, которые еще можно было снять с передовой благодаря отсрочке наступления немцев.