Ранним утром 4 (17) июля Ленина — согласно известным большевистским источникам — на финской даче В. Д. Бонч-Бруевича разбудил посланец от ЦК, редактор «Правды» М. А. Савельев, и поведал ему о начавшемся накануне днем и разросшемся за ночь восстании. Ленин будто бы воскликнул: «Это было бы совершенно несвоевременно!»[2944] — и в сопровождении Савельева, хозяина дачи и своей сестры первым утренним поездом помчался в Петроград, чтобы обеспечить мирный ход рабочей демонстрации. В Петрограде он отправился в штаб-квартиру ЦК, в особняк Кшесинской, и принял там форменный «военный парад»[2945]. В полдень в запертом зале заседаний Таврического дворца он фактически встал во главе руководства восстанием, хотя снова выразил сомнение в правильности момента. Восстание «со всей мощью» покатилось по столице и окрестностям. Поздним вечером того же 4 (17) июля, когда оставалось еще долгих два дня и две ночи до действительного начала несколько раз откладывавшегося немецкого контрнаступления (которое, если бы не прекратилась непогода, могли отложить снова!), он, после того как пролилось достаточно много крови, вдруг прервал местами успешную акцию, чтобы потом на объединенном заседании ЦК и Петроградского комитета партии снова оправдываться, как будто по Клаузевицу, что «даже в простой войне назначенные наступления приходится отменять»[2946].

Непоследовательное с виду поведение партийного вождя, который 2 июля назначил восстание на 3-е, а ранним утром 4 июля объявил его совершенно несвоевременным и вечером спешно отменил, поставило его соратников перед проблемой, а биографов перед загадкой. Какие известия, события или собственные соображения заставили его так внезапно передумать, до сих пор не выяснено[2947].

Один из ключей к разгадке дал Л. Б. Красин в письме от 11 июля ст. ст. к родным, находившимся за границей: «Ну, большевики-таки заварили кашу, или, вернее, пожалуй, заварили не столько они, сколько агенты германского штаба…» Красин подтвердил то, что ЦК большевиков тогда уже усердно отрицал: «…„Правда“… и иже с ней дали свою фирму и сами оказались на другой день после выступления в классически глупом положении». События он прокомментировал следующим образом: «…если правдисты хотели осуществить какой-либо „план“, вроде захвата власти, смены правительства и т. п., то, конечно, они себе самим обязаны провалом. Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо… цель трудно себе представить. При малейшем руководительстве в первые два дня, когда вся многоголовая „власть“ была тоже в состоянии полной растерянности, можно было сделать что угодно, но болтуны остались болтунами, и когда вместо вынесения резолюции или писания громовых статей потребовалось проведение лозунга в жизнь, грозные вожди и руководители всемирного пролетариата оказались попросту в нетях и не сделали даже попытки извлечь из разыгравшихся событий и пролитой уже нелепым и бесцельным образом крови хоть что-либо для осуществления своих тактических программ. Несчастные… „массы“…» Подобно Керенскому и политически грамотной общественности, Красин ясно увидел подстраивание восстания под военную ситуацию: «Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа»[2948].

Слова Красина об агентах германского штаба подтверждают влияние работавших на Ленина немецких военных уполномоченных на планирование восстания большевиками. Меньшевик Ф. И. Дан (Гурвич) на допросе в следственной комиссии об июльских событиях также не исключал, что «к таким движениям, как июльское, могла примазаться и агентура германского Генерального штаба»[2949]. З. Н. Гиппиус знала об участии «немецкой организации» в «петербургском мятеже», напомнившем ей «беспорядки в июле 14 года, перед войной, когда немецкая рука вполне доказана»[2950]. Эти замечания указывают на центральную роль немецких военных советников Ленина в июльском восстании, но не говорят о нарушенной синхронности контрнаступления и восстания как о причине, которая, по-видимому, заставила прервать пробу сил. По мнению автора этих строк, «пропущенным звеном» является присутствие тем или иным образом на даче семьи Бонч-Бруевичей не (только) Владимира, но (и) Михаила[2951]; пришедший из штаба Северного фронта начальник гарнизона, располагавший необходимым техническим оборудованием и «проводом» к Обер-Осту, мог достаточно быстро узнавать об отсрочках немецкого контрнаступления. Предположение, что Ленин на даче Бонч-Бруевича прямо или опосредованно получал информацию о переносе (переносах) большого контрнаступления от генерал-лейтенанта Бонч-Бруевича, несколько лет взаимодействовавшего с Обер-Остом, сведущего в разведывательном деле, а в то время через брата в известной степени ставшего ленинским сообщником[2952], позволяет убедительно разрешить вопрос, откуда к Ленину пришло внезапное озарение насчет несвоевременности восстания.