В третьей волне во второй половине дня 4 июля к вооруженным войскам присоединились вооруженные рабочие Путиловского завода и других важных военных предприятий, включая часть работников петроградского завода «Сименс-Шуккерт», по разным оценкам — от 11 до 20 тыс. чел. На площади перед Таврическим дворцом собралось, по большевистским данным, 500 тыс. «мирных демонстрантов», по сведениям демократов — несколько десятков тысяч вооруженных людей под строгим военным командованием, а в здание и на свободные участки внутри дворцовой ограды набилось примерно такое же число сторонников Совета и Временного правительства, ожидавших штурма и готовых отражать его голыми руками. Очевидцы подтвердили, что выступление перед дворцом однозначно преследовало цель захвата государственной власти[2979]. Это доказывали и попытки «демонстрантов» наложить руки на министров и членов ЦИК Советов. Кронштадтские матросы, которые хором требовали, чтобы Церетели вышел и поговорил с ними, грубо схватили и затолкали в автомобиль появившегося вместо него министра земледелия Чернова.

Подобный акт насилия, несомненно, входил в планы организаторов (точно так же во время июньского восстания предполагалось вызвать членов правительства из Мариинского дворца, втянуть в перепалку, а когда возбуждение толпы достигнет наивысшего градуса, арестовать). Правда, если грубое задержание Церетели, скорее всего, планировалось, то спонтанный захват Чернова организаторы сочли неуместным — Троцкий выступил перед распаленными, готовыми на самосуд матросами и мягкими увещеваниями добился, чтобы министра отпустили. Чернов, после того как вернулся из Швейцарии и вошел во Временное правительство, являлся для большевиков незаменимым партнером и наводнил коллаборационистами ЦК ПСР[2980]. Он дружил со своим однопартийцем Цивиным, который поставлял информацию германскому послу и австрийскому военному атташе в Берне и вызвал у них особый интерес к Ленину и его партии. Чернов вернулся в Петроград через Францию и Скандинавию, а Цивин приехал туда в июле из Берна, сопровождая жену Чернова. Тут он продолжал осведомительскую деятельность, возможно, используя в агентурных донесениях сведения от своего друга о процессах, развивающихся во Временном правительстве. В Петрограде, как и раньше в Берне, Цивин был близок к большевикам и позже вступил в ленинскую партию. Чернов через Исполком Совета, где по прибытии его ждало почетное место, поддерживал с ленинцами хорошие отношения, при помощи своей газеты «Дело народа» способствовал углублению пораженческих настроений среди интеллигенции. Французская и русская контрразведка идентифицировали его как источник, от которого большевики и (через них) немцы своевременно узнавали обо всем происходящем в кабинете министров[2981].

Пока вооруженная демонстрация перед Таврическим дворцом выказывала все более угрожающие намерения в отношении окруженных там сторонников Совета и правительства, большевистская Военная организация велела небольшим спецотрядам занять важные стратегические объекты города; к таковым принадлежали типографии антибольшевистских газет, Финляндский и Николаевский вокзалы и Петропавловская крепость. Здание контрразведки, где, должно быть, по мнению Ленина, хранились те материалы, которые не позднее 7 июля привели бы к его аресту, подверглось разгрому, но налетчики остались ни с чем: Никитин, лично наблюдавший за творившимся в Таврическом дворце, накануне вечером первым делом понадежнее перепрятал ленинское досье в другое место. Большевистские пулеметные расчеты окопались на Невском проспекте и прилегающих улицах, обеспечив большевикам военную власть над городским центром: на севере они господствовали над зданием Совета, на юге — над зданием штаба Петроградского военного округа и правительственной резиденцией в Мариинском дворце. Все участники событий понимали, что Петроград перед большевиками беззащитен — они «были полными хозяевами города»[2982].

Ленин имел основания быть довольным военными достижениями восстания и следил за происходящим «в хорошем настроении»: «Видно… несомненный успех нашей партии — глубоко его радует»[2983]. Какими «зигзагами» шла его мысль, когда он взвешивал все «за» и «против» захвата власти, для его партии и для грядущих поколений осталось тайной. Троцкий позже упоминал о его страхе перед наказанием и невысокой оценке военного успеха повстанческих войск: по его словам, «Ленин твердо ожидал, что „они“ перестреляют нас… продумывал за врага всю обстановку и приходил к выводу, что самым правильным, с точки зрения буржуазии, было бы захватить нас вооруженной рукой врасплох, дезорганизовать революцию и затем бить ее по частям»; притом он «переоценивал проницательность и решительность врага, а может быть, уже и его материальные возможности»[2984]. Боязнь расстрела доказывает, что Ленин знал о приказах военных органов о его аресте за государственную измену, поскольку одно только вооруженное восстание, которым он еще руководил в тот момент, по законам Временного правительства, отменившего смертную казнь, не являлось преступлением, карающимся смертью.

Во время акции Ленин неоднократно замечал, что «еще рано» и большевики не найдут поддержки у фронтовых частей. Как рассказывал позже Зиновьев, в Таврическом дворце «состоялось маленькое совещание, на котором были Троцкий, Ленин и я. И Ленин, смеясь, говорил нам: а не попробовать ли нам сейчас? Но он тут же прибавлял: нет, сейчас брать власть нельзя, сейчас не выйдет, потому что фронтовики еще не все наши; сейчас… фронтовик придет и перережет питерских рабочих [sic]. Действительно Керенский и компания могли повести против нас фронтовиков… Преждевременное взятие власти могло погубить все движение. Ленин это понимал»[2985]. Зиновьев тут, пожалуй, намекнул на главную причину — «преждевременность» попытки захватить власть (ленинское «еще рано»), не упоминая подоплеки: вечером 4 (17) июля оставалось еще двое долгих суток до даты наступления Людендорфа, и не исключалась новая отсрочка из-за непогоды. А от начала германо-австрийской наступательной операции до решающих крупных сражений, которые потребовали бы присутствия на передовой всех войск, должно было (как и показал прорыв под Тарнополем 12 [25] июля) пройти еще несколько дней. Военный министр Керенский уехал на фронт и имел возможность привести в столицу свободные до начала контрнаступления надежные части. При столкновении с повстанческими войсками, определенную долю которых большевики подвигли к выступлению при помощи ложных заявлений и надуманных предлогов, они сломили бы их сопротивление, и большинство войск местного гарнизона перешло бы на их сторону. В настроении фронтовиков сомневаться не приходилось: они не пожалели бы сил, чтобы ликвидировать восстание в тылу сражающегося фронта и разнести большевистскую партию в клочья.