Перейдя на нелегальное положение, Ленин развил бурную деятельность, вовсю разыгрывая несправедливо подозреваемого друга народа. Фюрстенбергу-Ганецкому он велел развернуть за границей кампанию в печати против «клеветы» на него Временного правительства. В телеграммах от 5 и 15 августа Ганецкий просил у Парвуса эффективных опровержений. Парвус обратился к Хуго Хаазе с просьбой опровергнуть утверждения русских о его посреднической роли в деле с «пломбированным вагоном» и получил отказ[3007]. Пока Ганецкий и Парвус организовывали кампанию в зарубежной прессе, продолжавшуюся до середины октября, сам Ленин из подполья защищался против «дрейфусиады» Временного правительства[3008]. Его аргументация показывала, сколь глубоко задетым он чувствовал себя из-за раскрытия своих немецких связей. Называя Ермоленко бесчестным субъектом, «подкупленным немцами» (sic), он утверждал, что сепаратный мир с Германией всегда самым решительным образом отвергался им самим и всей его партией, «какой-то Иолтуховский (?)» ему неизвестен, а «Союз освобождения Украины» — подозрительное социал-патриотическое объединение, от которого «Ленин и все интернационалисты» именно во время войны много раз публично отмежевывались. О Ганецком и Козловском, чьи имена фигурировали в опубликованных телеграммах, он писал, что они не большевики, а члены польской социал-демократии, и заключал: «Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это — ложь самая сплошная, самая грубая».

Редакторы закрытой 5 июля «Правды» опубликовали 6-го в нелегально выпущенном «Листке „Правды“» заявление ЦК РСДРП: «…все, что сообщается о денежных или иных связях тов. Ленина с правящей Германией, — ложь и клевета… Мы требуем от Временного правительства и Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов немедленного и гласного расследования всех обстоятельств подлого заговора погромщиков и наемных клеветников против чести и жизни вождей рабочего класса… Под суд — клеветников и распространителей клеветы. К позорному столбу — погромщиков и лжецов!»[3009] А 11 июля беглецы Ленин и Зиновьев воспользовались «гостеприимством» газеты «Новая жизнь», чтобы вместе с Каменевым в коллективном открытом письме в редакцию опровергнуть все обвинения на том основании, что, как известно «любому грамотному человеку», никто с такой беспощадной резкостью не клеймил Парвуса, «ренегата, лижущего сапог Гинденбурга», как женевский «Социал-демократ» Ленина в 1915 г.![3010] Ленинская предусмотрительность принесла первые плоды.

Ценная помощь пришла и от публично шельмуемого Парвуса. По рекомендации посла графа Брокдорф-Ранцау, с которым Парвус поговорил в Копенгагене, начальник Военного управления по делам печати при начальнике Генерального штаба, с начала 1917 г. руководивший также отделом IV (Информация) Министерства иностранных дел, подполковник Эрхард Дойтельмозер, в конце июля попросил германское посольство в Берне повлиять на швейцарскую прессу, «чтобы в Швейцарии выходили статьи о прошлой жизни и ранней деятельности Ленина, благодаря которым мысли о подкупе казались бы смешными. Пожалуйста, по возможности устройте, чтобы такая статья появилась от русских»[3011]. Легационный советник фон Шуберт передал эту инструкцию редакции «Бернер тагвахт», и та 2 августа напечатала «Воззвание большевиков». Анонимные «большевики», перейдя от обороны к нападению, требовали «гласного расследования всех обстоятельств подлого заговора… против чести и жизни вождей рабочего класса». 18 августа заместитель министра иностранных дел фон дем Буше сообщил Брокдорф-Ранцау, что МИД в Швеции и Швейцарии энергично выступает против подозрения, будто Ленин германский агент[3012]. В Петрограде товарищи Ленина попытались прикрыть беглецу спину при помощи диверсии. Выступая перед профсоюзными лидерами в библиотеке Таврического дворца, Троцкий «доказывал необходимость профсоюзам протестовать против обвинения большевиков в связи с германским милитаризмом», но преимущественно меньшевистская аудитория отреагировала только многозначительным злорадством[3013].

Однако преобразование Временного правительства в правительство социалистов, где Керенский, сохранив посты военного и морского министра, занял также кресло премьера; удаление Керенским Никитина, «взявшего под свое надежное крыло, из толпы арестованных большевиков, многих хорошо известных и опасных немецких шпионов»[3014], путем перевода его в Главное управление Генерального штаба; личное предупреждение новым премьером скомпрометированных лиц (например, Троцкого) и отмена им приказов об аресте ведущих участников восстания (Стеклова[3015] и пр.) со ссылкой на их депутатскую неприкосновенность; наконец, его постоянные возражения против судебного преследования ленинцев на открытом процессе, которое, по его мнению, дискриминируя одну из социалистических партий, создало бы опасный прецедент для других, тормозили выяснение и обнародование подоплеки восстания, мешали коллективному запрету партии Ленина и настолько работали на руку Ленину и его немецким помощникам, что у общественности исчезли последние сомнения в необъективности Керенского[3016].