Бегство Ленина, осужденное ЦИК Советов, который ответил на него исключением большевиков из своего состава, и на ленинских однопартийцев не могло не произвести впечатления, что он отдает своих лучших борцов в руки правосудия, чтобы самому, удовлетворяя требованиям врага, остаться на свободе. Вместе с Зиновьевым Ленин направил съезду письмо, в котором объяснял их совместное бегство тем, что его ареста желает «контрреволюция» и он не может рассчитывать на справедливый суд. Поскольку мягкое поведение Керенского заставляло в этом усомниться, юрист Ленин, подыскивая оправдания, дошел до заявления, что только «Учредительное собрание будет правомочно сказать свое слово по поводу приказа Временного правительства о нашем аресте», то есть откладывал решение до созыва инстанции, которой в конечном счете даже не дал приступить к работе. Тем не менее вопрос о его трусливом бегстве, хоть и не включенный официально в повестку дня, не утратил актуальности для съезда. Мнения разделились: Сталин, Мануильский и др. выступали за явку Ленина на «честный буржуазный суд», а Бухарин и др. принципиально против нее возражали. Линия раздела проходила между теми, кто был осведомлен об отношениях Ленина с германским Генштабом и, соответственно, справедливости обвинения, и теми, кто о его коллаборационизме не знал или знал мало. Бухарин, бывший в Поронине свидетелем покровительства Ленину австрийской полиции, отстаивал точку зрения, что «буржуазный суд» будет стремиться «отсечь нам голову»: «На этом суде будет ряд документов, устанавливающих связь с Ганецким, а Ганецкого с Парвусом, а Парвус писал о Ленине. Докажите, что Парвус не шпион!»[3029] Бухарин убедил съезд, который принял его резолюцию, и Ленин вздохнул с облегчением; теперь ему осталось только победить, ибо «победителей не судят»![3030]

Удачно для него закончилось и обсуждение выдвинутого им требования об отказе от лозунга «Вся власть Советам!». Правда, большинство участников съезда отнеслось к нарисованным Лениным красочным образам Совета как «фигового листка контрреволюции» и «донкихотства» мирного пути к власти через Советы сдержанно — слишком велика еще была надежда на Советы как средство захвата власти, — но съезд наполовину пошел навстречу Ленину, приняв резолюцию, гласившую: «В настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны… Правильным лозунгом в настоящее время может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии…» Эта формула оставляла Ленину желанную свободу маневра: когда через несколько недель освобожденного под залог Троцкого избрали председателем Петроградского совета и в Московском совете большевики добились небольшого перевеса, он тут же вернулся к старому лозунгу и с успехом использовал его для осуществления октябрьского путча.

В центре внимания VI съезда стояла военная подготовка будущей победы. Все большевистские военные организации, созданные в городах, на отдельных фронтах и даже в отдельных армиях, рапортовали о готовности к скорому наступлению, и «Манифест», изданный ЦК от имени VI съезда, подтверждал: «Грядет новое движение и настает смертный час старого мира. Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи!»[3031] Когда Орджоникидзе спросил Ленина в Разливе, насколько серьезны его намерения, тот заверил его, что «восстание будет не позже сентября — октября». На удивленный вопрос, неужели так и случится и он станет председателем правительства, он ответил: «В этом нет ничего удивительного»[3032].

10 (23) августа Ленин в сопровождении двух товарищей, присланных ему (предположительно отделом IIIb ВК) из Финляндии, финна Э. А. Рахьи и ленинского приятеля по временам мюнхенской «Искры» А. В. Шотмана, со строжайшими предосторожностями, в облике закопченного кочегара Константина Петровича Иванова[3033] на паровозе пригородного поезда, покинул Разлив и после нескольких промежуточных остановок обосновался в финской столице, в квартире, прекрасно оборудованной средствами связи, исключавшими технические проблемы и проколы, которые сыграли свою роль в неудаче «июльской революции». Эта конспиративная квартира в доме полицмейстера Густава Ровио, социал-демократа, была зарезервирована для Ленина после 11 (24) июля (возможно, людьми Вальтера Николаи) на последнюю неделю августа н. ст.[3034] — в эту неделю германская 8-я армия (командующий генерал фон Гутье, начальник штаба генерал фон Зауберцвайг) группы армий фон Эйхгорна должна была двинуться к Даугаве для овладения Ригой и Рижским заливом, которое на сей раз образовало синхронный военный фон для ленинских планов восстания.

С 31 июля по сентябрь 1917 г. Эрих Людендорф переживал «напряжение чудовищной силы». С 31 июля на западном фронте бушевала Фландрская битва. 16 августа между Циллебеке и Ноордшооте 8 свежих английских и 2 французские дивизии под командованием фельдмаршала Хейга пошли в крупное наступление на измотанные, перегруппированные в спешке германские дивизии и нанесли «новый большой удар» по германскому западному фронту. А 20 августа маршал Петен развернул на ряде участков фронта еще 19 французских дивизий, чтобы по согласованию с Хейгом довести до конца дело под Верденом. Хотя Людендорф, таким образом, попал в столь трудное положение, что обстановка на западе грозила «помешать другим планам»[3035] и пришлось даже вызывать войска с восточного фронта[3036], в середине августа он стал выказывать неожиданный оптимизм. Представителю МИД при Большой ставке Лерснеру, спросившему, полагает ли он еще возможным заключение мира в 1917 г., Людендорф сказал, что «может… не в официальном качестве, а как частное лицо строго конфиденциально дать ответ: да, он уверен, что Антанта еще в этом году запросит мира»[3037]. Ждать мира он мог лишь от русского партнера Антанты. С июня в Министерстве иностранных дел взяли за правило «говорить с Россией… только о всеобщем мире, но в действительности стремиться к сепаратному миру»[3038]. Как показывает ответ Людендорфа, он утаивал от МИД военные договоренности своего разведотдела с большевистскими союзниками, но от очередной ленинской попытки переворота ожидал решающего прорыва к вожделенному сепаратному миру. Дабы большевики побыстрее оказались в состоянии захватить власть и сделать мирное предложение, Людендорф теперь считал «желательным… в скорейшем времени нанести русским еще один сильный удар и тем самым по возможности ускорить разложение армии»[3039]. Его выбор пал на линию Даугавы и район Риги и Рижского залива, на который они с Гинденбургом с начала войны положили глаз, да все руки не доходили. Там принесла свои плоды «подрывная работа» большевистского партнера, и можно было справиться небольшими силами. При этом в соответствии с берлинскими и стокгольмскими соглашениями «никакой операции, идущей дальше, например на Петербург [sic], не задумывалось»[3040]. Людендорф поставил операции строго ограниченную цель, запретив дальнейшее продвижение на восток[3041]. Приказ о подготовке ко взятию Риги он отдал — вопреки совету начальника оперативного отдела I майора Ветцеля — сразу по окончании боев на русском юго-западном фронте 4 августа. 14 августа он провел совещания с командованием флота по вопросу овладения Рижским заливом[3042]. Сначала он хотел начать операцию против Риги 20 августа (с 23 августа Ленин в Гельсингфорсе находился в его распоряжении для одновременной внутренней акции), но из-за нехватки сил несколько раз откладывал ее, пока, наконец, не назначил на 1 сентября. Лишь в конце августа (28–31 числа) 8-я армия (Гутье/Зауберцвайг) смогла выступить к линии Даугавы, 1 сентября под прикрытием мощнейшей газовой атаки форсировала Даугаву у Икскюля, 3 сентября взяла практически очищенную от русских войск Ригу, а к 5 сентября заняла район к северо-востоку от Риги. Затем осталось дождаться результатов психологического эффекта столь угрожающего приближения к российской столице и «проверить, как еще после рижского удара можно подействовать на Россию, чтобы ускорить ее распад»[3043]. «Проверка» возлагалась на русского союзника: на фоне совместной операции германских армии и флота с целью захвата островов Эзель, Моон и Даго и установления своего господства над Рижским заливом с середины сентября Ленину надлежало нанести смертельный удар парализованной происходящим политической верхушке Петрограда. Даже если бы это не удалось ему сразу, немцы в любом случае приобретали «выгодную исходную позицию для продолжения операций против Финского залива и Петербурга»[3044] на следующий год.