Три дня после этого Грачевский не выходил из командирской палатки. Лежал с закрытыми глазами и не подавал признаков жизни. Ему приносили еду, а он так ни разу к ней и не притронулся. И когда через трое суток он вышел на свежий воздух, то был похож на настоящего лешего. Косматый, небритый, с черными кругами под впалыми глазами, он смутил своим видом бойцов, и те пожалели его.

Вечером того же дня он отправился к Эльге. За те две недели, что они встречались, он успел привязаться к ней. Поначалу все книжки друг другу читали вслух, а потом и до поцелуев дошло.

Эти свои похождения Грачевский тщательно скрывал от подчиненных. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь. Порой кто-нибудь из бойцов возьмет да подначит его: дескать, как там ваша тунгусочка поживает? Еще, случаем, не затяжелела под натиском Советской армии? Володька злился, но виду не подавал. Начни реагировать – тут же поднимут на смех. Народ-то у нас разный…

Нет, это еще была не любовь – разве что влюбленность. В отличие от Эльги, которая была искренна в своих чувствах, Володька думал, что это все так, мимолетное. Что таких романов у него на веку будет еще немало. Но разве он скажет ей об этом? Если скажет, то нанесет ей смертельную обиду. А она хорошая, ее нельзя обижать. И обманывать нельзя. Вообще никогда нельзя обманывать человека, который доверяет тебе.

– Ой, смотри, дочка… – покачав головой, сказала Эльге мать, когда впервые услышала от нее про солдата. – Я не хочу, чтобы ты повторила мою судьбу. Ты ж этого солдатика не знаешь. Может, поиграется с тобой да бросит. А если вдруг ребенок?.. Нет, я не против – воспитывай. Но ведь трудно одной-то, а какая из меня помощница? Я ж ведь вечно хворая… Нет, нашему дому мужчина нужен… А хочешь?.. – Она вдруг озарилась загадочной улыбкой. – Хочешь, я приворожу его к тебе? Я знаю много способов…

Эльга в растерянности.

– А почему ж ты тогда отца нашего не приворожила? – спрашивает она у матери.

– Я его пожалела, – просто ответила та.

Она лежала на невысоком топчане, утопая в оленьих шкурах. Высохшая вся, не по годам старая. Одни скулы да впадины вместо глаз. Хворь в ней сидела, только пока непонятно какая. Чем она только от нее ни избавлялась – и барсучий жир пила, и струю кабарги, и разные настои, – не помогло. Просила Митряя Никифорова, шамана их местного, поколдовать. Тот обещал, но сейчас ему не до этого – сам, того гляди, в Царство мертвых отправится.

Но ей еще рано. Она хочет дожить до внуков. Жаль, что одну Эльгу только и успела родить за всю жизнь. Когда русский ее хахаль исчез безвозвратно, к ней посватался Николай Рубахин из рода Дельонов – тайменей, значит. Тут все тунгусы в поселке какого-то рода. Марьяна, к примеру, из рода Дылачады – солнечные. Те же Савельевы – Синилгэмэ – снежные. А есть еще Тугуягне – лебединые, Чакыгир – хвастливые, Букучар – важные, Манэгр – бедные, Коткор – пришедшие, Донной – непокорные, Интышгур – веселые, Дарма – лентяи…

Николай был рыбаком – ловил рыбу для колхозных чернобурок. Там, на звероферме, и снюхались они с Марьяной. Вроде семью создали, но тот, черт, оказался пьяницей и вместо того, чтобы обрюхатить жену, шлялся по знакомым и пил. А когда заболел туберкулезом, ему и вовсе не до жены стало. Ослаб и только знал, что харкал кровью. Помучился-помучился с полгодика – да и отдал концы. Так и осталась Марьяна на всю жизнь одна. Хорошо хоть дочь у нее была, а так никакой больше родни. Только дальняя. Свои же все потихоньку повымерли. Кто от старости, кто от болезней, кто от увечий. И держалась она за Эльгу, как за последнюю спасительную соломинку.

А тут вдруг дочка стала возвращаться с работы чернее тучи. Придет, не раздеваясь упадет в постель и тихо зарыдает. «Ну вот, – вздыхает Марьяна, – я ж тебе говорила… Значит, бросил?»

А она и сама не знает, что думать. Будто б в воду канул ее Володька. Хотела сама идти к нему, да подумала, что разозлит его этим. Он же просил не афишировать их отношения.

– Нет, мама, и я не хочу, чтоб ты солдатика моего привораживала, – тихо сказала Эльга. – Это ж уже не любовь будет, а узда. А я хочу настоящего…

Мать вздохнула.

– Тебе жить, – говорит.

Слух о гибели одного из строителей быстро дошел до тунгусов. Как узнали – одному богу известно. Но разве от людей что утаишь?.. И замер поселок в молчаливом напряжении мыслей. Неужто услышали их духи?..

А вот Эльгу эта новость повергла в шок. Ведь она решила, что это ее Володьку зашибло деревом, и, когда он однажды вечером явился к ней в библиотеку, она чуть было не лишилась чувств. Кинулась ему в ноги, обвила их своими тонкими руками и зарыдала.

– Ты что? – спрашивает ее солдат, а она ему сквозь слезы:

– Я думала, что это тебя духи-то наши… Однако ты жив… Жив!

А потом они молча сидели друг против друга за небольшим столиком, заваленным старыми журналами, и она с тревожным любопытством рассматривала его лицо. Он хотел выключить свет, но она не дала ему это сделать. Потом, говорит… И сидела, и смотрела на него, и не узнавала. Перед ней сидел какой-то старый сгорбившийся дядька с потерявшими свой былой лоск растрепанными темно-русыми волосами и дремучей щетиной на желтых впалых щеках.

– Наверно, тебе жалко товарища? – не удержалась и спросила она его.

Он тяжело вздохнул:

– Не те слова, Элюшка… Парень приехал историю вершить, а тут на тебе…

Это вырвалось из него с такой болью и отчаянием, что у Эльги сжалось сердце. Бедненький, пожалела она его. И за что тебе такое?..

Ерёму разбудил будильник – этакое суровое достижение современной техники с высоким названием «Слава». Своим истошным неукротимым звоном он мог бы поднять из могилы мертвого. Но по звонку вставал только хозяин дома, других же это не касалось. Звенит и пусть себе звенит, а они часика два еще поспят. Это Ерёму отец приучил просыпаться ни свет ни заря. Он говорил, что спать долго нельзя, а то душа, покинувшая человека во время сна, может к нему не вернуться. Впрочем, каждый эвенк об этом знает. Они верят в то, что сон человека – это путешествие души, которая временно покидает тело. Потому они никогда не кричат и не толкают спящего, чтобы не испугать его душу. Будят человека осторожно и ласково, чтобы душа с желанием вернулась в его тело.

Отец Ерёмы был плоть от плоти своего народа, и он знал все его традиции и предания. Это от него сыновья его узнали, что садиться за пустой стол нельзя, – будешь в жизни обездоленным. И дверь нельзя ночью держать открытой – может войти злой дух. Вот и про сон он хорошо сказал: не спи долго – душа может заблудиться.

Но, чтобы рано вставать, нужно рано ложиться, учил покойный Афанасий сыновей. Ну а его сама жизнь наставила на такой распорядок. Раньше-то в тайге электричества не было, жили при кострах, позже, когда переселились в рубленые хаты, – при жирниках. Это уж потом появилась своя электростанция. Только у стариков так и осталась привычка ложиться рано. У них ведь телевизоров здесь нет, ну а книги читать они не приучены. Это молодежь на ночь стала шелестеть страницами, потому и засыпают порой за полночь. Что до Ерёмы, то он выбрал для себя отцовский способ существования. Когда учился в школе, он еще что-то там читал – библиотека-то в поселке своя была, – однако, став семьянином, отдал всего себя работе. И лишь иногда, глядя на то, как его дети листают книжки, сильно завидовал их молодой беспечности познания. Глянет и вздохнет, и снова потеряется в своих неясных мечтах, и снова заживет обычную свою жизнь.