странное занятие. Что-то вроде полета бабочки на огонь. Но она сильная и здоровая, у нее много шансов уцелеть. Но их нет у меня. Короче, Аня сделала свой выбор.

- Я поняла в общих чертах, Тоня. Не будем уточнять детали. Не люблю лезть в дела чужой семьи, в них все по-своему правы и в такой же степени виноваты.

Не беру ничью сторону. Мне пора.

- Нет, подожди, - веско произнесла Тоня. - Ты сама задала вопрос. И теперь я хотела бы услышать твое мнение. Моя дочь Анна сразу после мединститута, в который поступила, конечно, с моей помощью, отвергла несколько замечательных предложений и пошла работать в детский хоспис для калек. Там все болезни, какие есть на свете. Дети в чудовищном состоянии: их нужно мыть, кормить, постоянно колоть лекарствами, выносить горшки, менять пеленки… Ну, ты представляешь себе этот ад. При чем тут профессия врача-терапевта? Это работа няньки, уборщицы, последней санитарки. И денег мало, и их она тоже тратит на тех же детей. Дни рождения. Праздники. Как тебе такое?

- Как мне? - изумилась я. - Уважаю, ценю, боюсь, я сама на такие подвиги не способна.

- Ладно, поняла. Ты тоже, как все, мыслишь стереотипами и не понимаешь моей мысли. Я не спорю с самим фактом выбора Ани. Какой смысл. Но сейчас перед ней другой выбор - барахтаться в этом чумном бараке или подумать о том, чтобы не подвергать риску жизнь родной матери. Мать все же у человека одна, а несчастных жертв на земле бесчисленное количество. Ты, конечно, знаешь, что даже нормальные дети сейчас разносчики вируса. А эти…

Я встала, изобразила самую доброжелательную улыбку из тех, которые отрепетировала давно для неловких ситуаций:

- Прости, Тоня, но мое время на самом деле давно закончилось, сейчас побегу метаться на разрыв. А тема твоя очень сложная, конечно. И я точно не тот человек, который может найти во всем этом выход. Спасибо за кофе, особенно за коньяк. Улетаю.

Я мчалась в надвигающуюся ночь на своем велосипеде и шептала ветру: «Черт, черт, черт».

Чертов эгоизм, чертов снобизм, чертово полубезумное преувеличение ценности собственной жизни, от которой нет никому никакого проку. Я не хочу никого судить. И я не хочу вспоминать, как не сумела удержать в своих руках родное дитя. Калеку, по определению Тони и других таких же каменных баб. После смерти моего сыночка я даже мужа не могла больше видеть: мне казалось, у него не рвется сердце, как у нас с мамой. Я, конечно, не способна на такие подвиги, как Аня. Не смогла бы умирать с каждым неродным ребенком. Но я могу никогда больше не переступать проклятый порог за решетками. За ним мне сегодня причинили такую острую боль безысходности и отчаяния, и у меня нет выхлопа в виде прямого эфира, когда человек транслирует многим свои собственные страдания. Удалить ее номер, отправить в черный список. Не ездить по этому адресу, если попадется такой заказ. Теперь все можно решить технически. Других решений липовая мученица и не стоит.

В тот вечер меня в полной мере, кажется, поняла только одноглазая овчарка Альма на передержке. Она даже не посмотрела на мои руки с лакомствами. Подняла свою умнейшую морду, посмотрела мудрым карим глазом и ткнулась упоительно прохладным носом в мое ухо. Я не знаю, что именно она мне прошептала, но это точно подействовало. На обратном пути меня уже не трясло от сильных, раздирающих душу в клочья эмоций. Мне как будто открылся смысл существования совершенно разных существ, которых при столкновении просто нужно расставить по своим местам. И приближаться к ним лишь по свету собственного призыва, толчку сердца или запаху пожара.

Дома я с удовольствием отправила в черный список контакт «Тоня». Приняла горячую ванну, постояла под холодным душем. Наелась до отвала маминых оладий с медом. То есть сделала все, чтобы провалиться в глубокий сон с единственным ощущением долгожданного покоя в норе. Пять часов такого сна для меня необходимость и возможность полного восстановления.

И вроде бы получилось, но когда я вдруг проснулась, как будто меня окликнули, оказалось, что прошло всего полчаса. И, конечно, меня никто не звал. В маминой комнате не горел свет под дверью. Но я все же тихонько туда заглянула, послушала ее ровное дыхание и вернулась к себе. Я должна была что-то сделать.

Включила ноутбук, совершенно не понимая зачем. А пальцы вдруг начали набирать в поиске. Анна Евсеева, детский хоспис… Оказывается, он называется «Лучик». Информация по нему была обильной, горящей, драматичной, трагичной, душераздирающей. Страницы Ани в соцсетях, статьи в газетах, срочные сообщения в хрониках новостей.

К утру я была не здесь, не такая, в мире, которого нет для большинства людей на земле. А мне он вдруг показался единственно важным, главной наукой, требующей открытий. И дело не в значимости дела спасения маленьких жизней, прозрачных и беспомощных, как первые подснежники под сапогами. Дело в том, что детскому хоспису объявлена война. Да, взрослые и здоровые бугаи переворачивают там документы, вызывают на допросы работников, врываются в стерильные комнаты очень больных детей. Кто-то написал донос на «Лучик». Там же сильные болеутоляющие препараты. А для огромного количества людей возможность завести дело об обороте «наркотиков» - это их доход, прикрытие и надежная защита настоящего бандитского наркобизнеса, который опутал самые солидные сферы - чиновников, депутатов, правоохранителей. Мне всегда это было понятно, как очень многим. Знаю несколько чудовищных случаев, когда тяжело больных людей отправляли на зону, лишив препаратов, снимающих их боль. И они там умирали в страшных муках. Просто там мне ничего не изменить, и вроде бы ничего нет.

А тут дочь соседки, дети-инвалиды, отчаянные попытки сделать их существование похожим на безмятежное детство… Хоть немного похожим. И чтобы они ничего не знали о всегда подкрадывающейся смерти. Немного, сколько получится, отодвигать муки ее приближения.

Короче, день суда назначен. В поиске я нашла список газетных публикаций на эту тему. Увидела имя одного автора - Елена Горячева. Эта журналистка помогала одной моей знакомой, у которой похитил сына его биологический отец. Ребенок чуть не погиб, но у них получилось спасти его. Я дождалась десяти утра и позвонила этой знакомой. Попросила телефон Горячевой. Через час ехала к Лене на своем велосипеде. Она жила недалеко.

Горячева напоила меня чаем, показала ворох бумаг для обороны хосписа и нападения на его врагов. Я потрясенно рассматривала снимки и видео неведомого мира постоянно побеждаемых страданий, опасностей