Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анино личико вдруг просветлело, она смотрела на мужчину, который подошел к ней и обнял.
- Папа, - услышала я. - А я уже места себе не нахожу. У тебя телефон недоступен.
- Да, - ответил он. - Я только недавно заметил, что он разрядился. У меня была встреча с нужным человеком. В общем, они будут требовать закрытия, но есть большая вероятность, что присудят просто штраф. Скажи Валерии, что я постараюсь с ним помочь по максимуму. Аня, ты очень плохо выглядишь. Ты вообще ела сегодня? Давай отойдем к окну, я принес термос с кофе и оладьи, завернул в шарф, они еще теплые.
- Да ты что, па, я не смогу и глотка сделать.
- Сможешь, - уверенно сказал отец. - Со мной сможешь. Как мы делали перед твоими экзаменами. Помнишь? Сначала надо, потом вкусно. Без этого ты сознание потеряешь.
Они отошли к широкому окну в конце коридора. Я видела, как Аня сдвинула на подбородок маску и улыбнулась отцу. Да вот он, наверное, основной мотив озлобленности Тони. Ревность, зависть, досада, может, ненависть. Ее бывший муж и ее дочь по-настоящему близкие люди. Это заметно даже слепому.
Заседание началось. В моей жизни было не так уж много ситуаций, когда я испытывала настолько сильные эмоции. Что это было… У меня есть потребность в четкой формулировке для того, чтобы вникнуть в суть. Это был масштабный, кондово поставленный фарс в сочетании с ослепительными откровениями, быть может, самой закрытой области жизни. Хоспис для детей, пограничная зона, тот самый край пропасти во ржи. Ты там или ловишь маленькие тела, или летишь вместе с ними. Видео, снимки, детские голоса, улыбки, документы о смертельных болезнях. И суровые, четкие формулировки Валерии Амосовой, которая дает ответы на каждый пункт обвинений, спокойно проясняет все сплетни и домыслы. И ее вывод: «Мы обязаны за них бороться. Больше некому. Мы не отступим. И да, все будет по-прежнему: так, как это полезно и нравится нашим пациентам. При любом решении суда. Закроете хоспис, разберем детей по домам на время подготовки следующего суда. Не дадим пополнять жуткие приюты и богадельни для мучений. Один довольно известный врач сказал мне как-то: „Больные должны мучиться, на то они и больные“. И это почти идеология нашей медицины. Это жестокость и дикарство на фоне великих достижений мирового здравоохранения. Наша идея в следующем. Болезнь - это жизнь. Болезнь ребенка может быть частью его беззаботного и счастливого существования. Его детства. Пусть короткого, но разумные взрослые способны защитить его от страданий и боли. Это все, что я хочу сказать об упаковке того препарата, распространенного в мире, из-за которого затеян весь сыр-бор. Никаких нарушений у нас нет».
Решение суда прозвучало в плотном воздухе напряженных эмоций, и я не сразу проникла в суть казенных слов, не имеющих ничего общего с пережитыми переживаниями. Наконец дошло. Хоспис не закрыли! Они его просто немного ограбили. Штраф - триста тысяч в государственную казну.
И то правда: государство поиздержалось, оплатив весь этот шабаш: зарплаты действующим лицам, проверки, обыски, гонорар стукачу. Но плотный воздух качнулся от общего вздоха облегчения. Все устало, не общаясь, пошли к выходу.
Домой я отправилась пешком. Даже не стала ждать Лену, которую после заседания окружила целая толпа людей, простоявших столько часов на морозе. В моих глазах больше ничего не поместиться. Уши больше ничего не услышат. Неожиданные и не до конца рассмотренные переживания заполнили грудь, заставив сердце сдавленно трепыхаться в смятении. Речь не об одном событии, не о каком-то количестве трагедий и даже не о безумной войне тупоголовых и жестокосердных против жизни. Речь об этом знании, которое не может не изменить все. Это теперь критерий, это призма, сквозь которую я буду смотреть на свою и чужую жизнь. Валерия Амосова сформулировала мое робкое открытие, к которому я пришла за время нашего с мамой путешествия по ее страшной болезни. Наши слезы, страдания, общая боль - это тоже бесценная жизнь, и мы не откажемся ни от одной минуты. И у каждого есть миссия - спасаться и спасать, выбираться и тащить того, кто без тебя утонет.
Я шла очень медленно, несмотря на то что жутко замерзла. Морозный воздух колол лицо, обжигал глаза. Но я хотела, чтобы мама легла спать до того, как я вернусь. Не знаю, как и что ей рассказать. Не сейчас. Потом, когда все покажется не таким безрадостным.
В квартире было тихо, свет горел в прихожей, под маминой дверью тусклый отблеск ночника. Я выбралась из задубевшей одежды (плата за мою любовь к синтетике, которую не надо гладить). Налила в ванну практически кипяток, плюхнулась в него и испытала что-то вроде ужасного блаженства. Потом долго и задумчиво разглядывала оставленный на столе ужин - котлеты и пирог с капустой. Мое любимое. Я поставила тарелку с едой в холодильник, ночью захочется. А пока требуется что-то другое. Я открыла шкафчик, в котором стояли мамины волшебные бутылочки. Водка для компрессов, коньяк для выпечки, ром для рождественского кекса. Отлила в три разные рюмки понемногу и по очереди выпила. За победу, как говорится.
До утра я у себя в комнате читала бурные обсуждения в интернете, жадно ловила информацию, которой мне не хватало, - об интересах и мотивах конкретных людей в этой позорной битве. Было уже светло в комнате, когда меня вдруг осенила счастливая мысль. Я набрала в поиске «Кларисса Берн». Долго читала всякие совпадения из отрывков книг, разных текстов, в основном отдельно - или Кларисса, или Берн. И наконец - есть! Пустой, явно фейковый аккаунт на «Фейсбуке».