Тоня выслушала все с непроницаемым видом. Дождалась паузы и прижала к вискам ладони со страдальческим вздохом:

- Боже, какая жестокость. Какая агрессия и ненависть. А ведь я ничего плохого тебе не сделала. Наоборот, впустила чужого человека в свой дом и в собственную душу. Но бог тебе судья.

Меня всю трясло, когда я закрыла за ней дверь. У меня ненависть и агрессия? Я всего лишь случайный свидетель. И я не ошиблась: это Тоня возненавидела свою дочь и ее несчастных подопечных. Этот ее страдальчески-брезгливый оскал на слове «калеки», этот злобный блеск беспощадных глаз. У нее неплохое воображение. Уверена, что она со злобой и неудовлетворенной агрессией призывает беды на то, что кажется ей враждебной идеей и вредной деятельностью. Наказание для непокорной дочери. «Бог судья». Для всех, кроме нее, избранной.

Письмо Лены я открыла поздно ночью. Отчеты большого количества проверяющих жалобу на хоспис. Несколько рапортов в разное время от сотрудников управления по обороту наркотиков. Какие-то туманные впечатления очевидцев на бланке благотворительного фонда «Благость». В приписке Лены сказано, что этот фонд с первого дня появления хосписа требовал, чтобы пожертвования на него проходили именно через «Благость». Якобы для открытости, прозрачности и контроля. На самом деле именно фонд - что-то вроде спрута: искусно усложненное образование, в котором есть возможность легального объяснения любых сумм. Лучший способ отмывания денег для коррупции. В совет директоров включены действующие чиновники самых необходимых структур.

Еще шесть подписантов-»экспертов»… Два врача с докторскими степенями, которые очень часто являются инициаторами или участниками коррупционных расправ. Это известно даже такому чайнику, как я, который просто просматривает сводки новостей. Еще чиновник Минздрава, какой-то «психолог», дежурный инспектор полиции, представитель группы поддержки фонда «Благость». Какая прелесть: никогда не слышала о группах поддержки финансовых фондов. И весь этот атомный реактор для поджаривания яичницы по поводу одного лекарства маленькому пациенту с ДЦП в журнале учета «Лучика». В одном месте не хватает подписи руководства хосписа. Это единственный обнаруженный «факт». Дальше бездоказательные утверждения об отсутствии документации на каждую упаковку. А также «недопустимое» расходование пожертвований на развивающие игрушки, ноутбуки, «лишнюю» одежду для пациентов учреждения, «где требуется уход по установленным нормам».

Скажу лишь, что я ни капли не удивилась, прочитав фамилию и инициалы представителя группы поддержки «Благости».

А. И. Евсеева, кандидат юридических наук. Надеюсь, ты икала, как бешеная, Тоня, до самого утра, когда я составляла адресованные тебе речи и тут же отказывалась от них и какого-либо контакта с тобой. Ибо без толку. Но это все было о предательстве. О самой гнусной его разновидности - ядовитой стреле в родное дитя.

И на сладкое собственно донос. Писулька на двух страницах, не на казенном бланке, а на обычной бумаге. Мне показалось, что автор очень старался писать безграмотно и коряво, чтобы его не опознали по стилю. В доносе с требованием проверки хосписа всеми службами конкретных фактов вообще практически нет. Есть лишь вздорные бабские сплетни, агрессивные претензии к директору «Лучика» Валерии Амосовой (дочка Тони работает у нее). Логика типа: «У нее связи, она получает лекарства для своих детей, которые не получают другие пациенты». Или: «Она для своих вегетативных калек устраивает праздники, приглашает артистов, выбирает им разную одежду, кому какая нравится. Одного мальчика она отдала в школу для нормальных детей. Каким родителям это понравится!»

Короче, мрачнейший текст - концентрат злобы, дискриминации, утробной жестокости к слабым и дикой зависти к человеку, который крепко держит свое дело спасения страдающих лучиков в беспощадном мире. И подпись - Кларисса Берн. То есть подпись - фейк, практически аноним. Как это приняли, как можно на основании такого устроить весь это шабаш с проверкой… Я отправила Лене письмо с этим вопросом, она тут же ответила: «Мне намекнули в суде, что они знают настоящую фамилию, это достоверный источник, но не открывают ее из соображений безопасности. То есть еще один безумный намек на то, что Амосова может кому-то мстить. Она, кстати, тонет в подобных организованных жалобах, и все стукачи живы».

В день суда мы с Леной договорились встретиться на месте: она обещала меня провести в зал заседаний. Я приехала на автобусе. Шла от остановки довольно долго по широкому переулку, плотно заполненному молчаливыми людьми в масках. Многие держали в руках плакаты с текстом. Некоторые женщины были в черных платках. Я прочитала все тексты. Они были о детях, уже мертвых и еще живых. Яркие, трагические и в самом главном оптимистичные истории. Их написали и держали в руках родители, чьих детей спасли от адских страданий, боли и страха. Дети хосписа проживают свою маленькую жизнь без отчаяния обреченности, без ужаса перед болезнью, которая терзает маленькие тела холодными клинками. Чаще всего эта жизнь - одно детство по размеру. Но это детство - с его радостями, ожиданием сюрпризов, подарков и даже смехом.

Так много я узнала, пока шла к зданию суда. Портреты светлых лиц, имена, возраст - все укладывалось в памяти как информация, очень важная именно для меня.

Двор суда был тоже заполнен людьми. Я с трудом нашла Лену, она говорила с женщиной в черном платке. Я остановилась недалеко. Лена кивнула и жестом пригласила послушать их разговор.

- Понимаете, я все старалась делать для моей девочки. Вместе с ней не спала по много суток. Не ела, когда она не могла есть, - говорила женщина. - Без конца сидела в очередях за справками и специальными рецептами, которые утверждали в разных кабинетах. И сколько бы ни было этих подписей, они не гарантировали, что мы получим лекарство тогда, когда оно нам требуется. А нет его… Это страшная боль, крик ребенка сутками, собственные попытки не сойти с ума. Не спрыгнуть с балкона, не завязать петлю в ванной. Я не могу вспомнить, как мы друг другу улыбались, пока Вероничка была дома. Я только и помню, как она кричит, в панике смотрит на меня, ждет помощь, а по ее личику льются потоком мои слезы. «Лучик» вернул моему ребенку жизнь, настоящую детскую жизнь за год до смерти. Я узнала, что Вероничка любит мягкие игрушки, книжки-раскладушки. Она радовалась солнышку, прогулкам, вкусной еде. Она забыла о боли гораздо быстрее, чем я. Я до сих пор просыпаюсь ночами от ее боли. Вот что такое для нас «Лучик», - заплакала женщина. - И мы все отсюда не уйдем. До справедливости. Они ведь хотят закрыть хоспис.

Мы с