Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это не паломничество. Это… путешествие. Приключение. Радость. Дальняя дорога, леса, поля. Солнце валится за верхушки сосен. Там, уже за Нижним, начинаются холмы и перелески, леса до горизонта - Россия, самая прекрасная страна на свете.
По дороге мы пьем чай из термоса, очень крепкий, до красноты, чистим картошку в мундире, макаем ее в крупную соль и заедаем свежими огурцами, и ждем изо всех сил, когда на фоне вечереющего поля покажутся купола монастыря. Под вечер кажется, что он висит в воздухе, ей-богу. Арзамасские поля без конца и без края залиты туманом, и монастырь возникает как будто между облаками, земными и небесными.
В общем, красота!
Мой друг Игорь Евгеньевич, которого я в прошлом году потащила в Дивеево, хирург-онколог. Доктор наук, профессор и вообще европейская знаменитость. Его жена тоже врач, кандидат наук и большой начальник в фармацевтическом бизнесе. Так что в смысле религиозного экстаза дело гиблое.
Вот, к примеру, по дороге облепиху покупали. Мы то и дело покупаем что-нибудь по дороге в зависимости от того, что продают, - помидоры, лисички, чеснок, картошку, яблоки и так далее. На этот раз облепиху.
Смирная тетка в платке насыпала оранжевую ягоду в отмытые до блеска стеклянные банки и приговаривала, что облепиха лечит все болезни до одной.
Мы делали тетке знаки, которых она, конечно, не понимала, и все продолжала налегать на излечение от всех болезней, а наш доктор-профессор морщился, вздыхал, тосковал, потом засмеялся тоскливым смехом, потом засверкал голубыми глазищами, мы стали подталкивать его к машине, а он некоторым образом вырывался и все пытался объяснить тетке, что болезни следует лечить докторам, а не облепихой.
Насилу отбились.
В Дивеево, завидев парящий между небом и землей монастырь, профессор притих и стал неразговорчив.
Мы наспех поужинали, разошлись по своим комнатам и притаились, чтоб дождаться утра.
В Серафимо-Дивеевском монастыре всегда много народу - и летом и зимой, и в вёдро и в ненастье. Послушницы, служители, паломники и праздношатающиеся вроде нас. Под белой стеной продают свечи, платки, деревянные крестики, бумажные иконки, все как обычно, как везде. Ну и Христа ради, конечно, просят, а как же иначе.
Какая-то бабка подошла к Игорю и попросила, а за ней большая пыльная собака подошла и тоже попросила. Игорь вытащил из заднего кармана джинсов бумажку и сунул бабке, должно быть, довольно много, потому что та стала перепуганно отказываться и совать обратно.
Мы надевали солнечные очки, чтоб не смотреть, и потихоньку двигались через дорогу, и все же по очереди украдкой оглядывались на профессора.
Игорь весь покраснел, до ушей, до голубых глаз, и бабка, заглянув ему в лицо, кажется, что-то поняла, потому что перестала совать ему денежку, а сложила несколько раз и припрятала.
Она шла за нами, очень близко, и разговаривала со своей собакой, и мы слышали, как они разговаривают.
- Вот спасибо так спасибо, - приговаривала бабка, - вот уж спасибо-то! Всего час-то и постояла, а теперича и стоять незачем, домой пойду, в огород, помидоры-то горят! Мы с тобой щас в сельпе говядинки купим, вишь, как повезло-то нам! Кило купим! Сахарку, чайку, а еще, можеть, карамельков! С карамельками чаю попьем. Щец похлебаем свеженьких, а тебе кость! - Это было сказано собаке.
Мы шли все быстрее, чтоб не слышать их, но слышали каждое слово.
- Вот, батюшка, спасибо тебе! Пожалел ты меня сегодня, порадовал. Не зря я тебе вчера плакалась-то, что ножки у меня болят и в ухе гудить чегой-то! А ты и помог! Щас домой, в сельпо только забежим, и завтра уж не пойдем, да мне теперя на несколько ден хватит!… Спасибо тебе, батюшка, родной ты мой!…
Это она не Игоря благодарила, доктора и профессора. Это она Батюшку Серафима благодарила за то, что прислал профессора с денежкой - вот как хорошо сегодня управил. Не придется до вечера стоять на жаре, да ведь и неизвестно, чего настоишь! А Батюшка так распорядился, что с самого утра все сложилось для нее прекрасно. И теперь хватит и на мясо обоим, и на чай с карамельками. Должно быть, не каждый день они такие пиры закатывают.
Мы пробыли в монастыре до вечера и очень устали. Быть там - тяжелая душевная работа. Под вечер вернулись в гостиницу и сели на плетень, смотреть на купола, уже загоревшиеся вечерним сиянием.
Мы сидели, болтали ногами, а потом Игорь слез с плетня, коротко извинился и сказал, что ему нужно еще раз… туда. В монастырь, к Батюшке.
Мы молча проводили глазами его машину, которая медленно ползла по полю, и ветер крутил за ней пыль.
Нужно так нужно.
Вера такая разная бывает! «Ты не искал бы меня, если б уже не нашел» - кажется, как-то так сказал о поисках Бога блаженный Августин.
Евгения Михайлова
Мученица Тоня
Ни у кого из знакомых Тони не было сомнений в том, что ее страдания не сравнимы с их собственными. Не потому, что ее преследовали самые страшные беды, потрясения и болезни, а потому, что она наиболее чувствительная и ранимая. С начала эпидемии Тоню почти никто не видел на улице, разве что соседи по подъезду, когда она выносила мусор, замаскированная до бровей, в черных плотных перчатках и толстой вязаной шапке-шлеме с неожиданно кокетливым помпоном на макушке. На ногах огромные сапоги-вездеходы. Поверх маски темные очки. Она проходила с пакетом до помойки шагов десять, потом обратно столько же, постоянно задерживаясь и подозрительно озираясь, явно готовая к бегству при опасности любого контакта с человеком, животным или тенями тех и других.
Я увидела ее однажды рано утром, когда проезжала на велосипеде мимо их дома, и подумала, что так может выглядеть ходячий протест против злобного мира в целом и каждой отдельной опасности в частности, включая насекомых, невидимых бактерий и притаившихся диверсантов в каждой капле дождя.
Квартира Тони в старой девятиэтажке была неприступной крепостью, окруженной страшными решетками в несколько рядов. Кроме амбарных замков на решетках, на двери висели провода вполне современной сигнализации и глазки видеокамер. Когда Тоня все же выходила по делам, никто из знакомых и соседей не мог и не хотел к ней подойти ближе чем на два метра. Случайным прохожим, которые не знали, что Тоню нужно обойти десятой дорогой,
