Норман медленно окинул взглядом непривычно чистый стол, накотором не осталось ничего, кроме его ног и телефона, затем посмотрел на стенусправа. На протяжении четырех лет самой стены почти не было видно под слоемлистовок с портретами разыскиваемых преступников, срочными записками,результатами лабораторных исследований — не говоря уже о календаре, в которомон красным карандашом отмечал даты судебных заседаний, — но теперь стена быласовершенно голой. Визуальный осмотр кабинета завершился на стоящих у дверикартонных ящиках со спиртным. Глядя на них, Норман задумался наднепредсказуемостью жизни. Да, он вспыльчив, и сам же первый согласен признатьсяв этом. Он также готов признать, что из-за собственной вспыльчивости частенькопопадает в неприятности и, самое главное, не может из них выбраться. И если быгод назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким образом, он пришелбы к логическому выводу: неудержимая вспыльчивость в конечном итоге привела егок таким неприятностям, из которых он не смог выбраться, и его выгнали с работы.То ли в личном деле накопилось большое количество выговоров, достаточных дляувольнения в соответствии с правилами полицейского управления, то ли егозастали за избиением подозреваемого. Взять того же вшивого педика, РамонаСандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил бы благодарность за такоеобращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с поганымпедерастом, может вызвать улыбку у любого — и в душе всякий поддержит его, — нонадо же соблюдать правила игры… или, по крайней мере, не попадаться, когда ихнарушаешь. Примерно то же самое, как и с ниггерами, не умеющими и не желающимиработать: все (во всяком случае, все белые) об этом знают, но предпочитают неговорить вслух.

Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает,вот и все. Переезжает из этого дерьмового кубика, в котором негде повернуться,служившего ему домом с первого дня президентства Буша. Переезжает в настоящийофис, где стены поднимаются до самого потолка и опускаются до самого пола. Егоне только не выгоняют — его повышают в должности. Это напомнило ему песню ЧакаБерри, ту, в которой он поет по-французски: «C'est la vie — это жизнь, и тыникогда заранее не знаешь, чем она обернется».

С тем делом об ограблении склада большой компании все вышлокак нельзя лучше, шум стоял невообразимый, и даже если бы он собственноручнонаписал сценарий, вряд ли от этого было бы больше пользы. Произошла почтиневероятная трансмутация; как будто его задница, словно по мановению волшебнойпалочки, вдруг стала золотой, во всяком случае, в стенах полицейскогоуправления.

Как выяснилось, в преступлении оказалось замешаннымполгорода. Часто случается, что клубок так и остается не распутанным до конца…но ему это удалось.

Все встало на свои места, словно вы десять раз подрядугадываете выпадающую на рулетке семерку, и каждый раз ваша ставка удваивается.В конце концов, его группа арестовала больше двадцати человек, причем половинаиз них занимала крупные ответственные посты в городском управлении и бизнесе, ивсе аресты были оправданными — комар носа не подточит, без малейшей надежды наблагоприятный исход дела для арестованных. Окружной прокурор, должно быть,балдеет от оргазма, равного которому не испытывал с тех пор, как в первый годстаршей школы трахнул своего кокер-спаниеля. Норман, который некоторое времяопасался, что может в один прекрасный день очутиться на скамье подсудимых иуслышать приговор из уст этого гнилого дегенерата, если не набросит узду насвой взрывоопасный темперамент, вдруг превратился в любимчика окружногопрокурора. Чак Берри прав: жизнь — штука непредсказуемая.

— Холодильник набит жареными цыплятами и имбирным пивом, —произнес нараспев Норман и улыбнулся. Это была радостная и бодрая улыбка,которая, скорее всего, вызвала бы ответную у всякого, кто увидел бы ее, но уРози от такой улыбки пробежал бы холодок по спине и ей отчаянно захотелось быстать невидимой. Про себя она называла ее нормановской кусачей улыбкой.

Совершенно замечательный прыжок, просто замечательный прыжокна самый верх, но до того, как совершить его, Норману пришлось испытать горькоеразочарование. Откровенно говоря, он попросту обгадился, и все из-за Роуз. Оннадеялся покончить с ее делом давным-давно, но не смог. Каким-то образом онавсе еще там. Все еще за пределами его досягаемости.

Он отправился в Портсайд в тот же день, когда допрашивалсвоего хорошего друга Рамона в парке напротив полицейского управления. Онотправился туда, захватив с собой фотографию Роуз, но и она не помогла. Когдаон упомянул о солнцезащитных очках и красном шарфике (ценные детали,выяснившиеся в ходе первоначального допроса), один из двух кассиров компании«Континентал экспресс» припомнил ее. Единственная проблема заключалась в том,что кассир не мог сказать, куда она купила билет, а проверить записи не быловозможности, потому что никаких записей не велось. Она заплатила за билетналичными, багаж не зарегистрировала.

Из расписания рейсов компании «Континентал» следовали тривозможности, но Норман счел третью наименее вероятной — автобус, отправлявшийсяна юг в час сорок пять. Вряд ли она отважилась бы шататься по вокзалу такдолго. Таким образом, оставалось два варианта: большой город, расположенный вста пятидесяти милях, и другой, еще более крупный город в самом сердце СреднегоЗапада.

И затем он совершил шаг, который, как теперь постепенноубеждался, стал ошибкой, стоившей ему по меньшей мере двух недель: он предположил,что она не захочет уезжать далеко от дома, далеко от мест, где выросла — ктоугодно, но не такая перепуганная незаметная мышка, как она. Но вот теперь…

На своих ладонях Норман увидел сеточку белых полукружий. Ониостались от ногтей, впившихся в ладони, но настоящий их источник располагался унего в голове — раскаленная печь, на которой кипел, переливаясь через край,бульон мыслей о сбежавшей жене.

— Советую тебе не забывать о страхе, — пробормотал он. — Аесли ты случайно забыла, что это такое, я обещаю напомнить тебе.

Да. Он выкопает ее хоть из-под земли. Без Роуз все, чтослучилось этой весной, — сенсационное разоблачение преступной банды, хорошаяпресса, репортеры, которые время от времени удивляли его уважительными и умнымивопросами, даже продвижение по служебной лестнице, — не имело ровно никакогозначения. И женщины, с которыми он спал с тех пор, как Роуз ушла из дому, тожене имеют значения. А что же тогда? То, что она от него ушла. А еще обиднее то,что он не питал ни малейших подозрений на этот счет. Но самое неприятноезаключается в том, что она украла его кредитную карточку. Воспользовалась еювсего один раз, и сняла каких-то триста пятьдесят долларов, но не в этом дело.Дело в том, что она взяла предмет, принадлежавший ему, она забыла, кто самыйжестокий и безжалостный хищник в джунглях, мать ее так, и поплатится за своюзабывчивость. И цена расплаты будет очень высокой. Очень.

Одну женщину из тех, с кем спал после побега Роуз, онзадушил. Задушил ее, а потом увез труп и сбросил за башней элеватора назападном берегу озера. И что, в случившемся он тоже должен винить свойнеукротимый темперамент? Он не знал, но подобные мысли свойственны лишь психам.Он выбрал женщину из толпы покупательниц у мясного прилавка магазина наФремонт-стрит — невысокую миловидную брюнетку в пестрых, как оперение павлина,обтягивающих леггинсах и с большущей грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер.Собственно, он не видел, в какой степени она походила на Роуз (во всякомслучае, сейчас он убеждал себя в этом и, похоже, по-настоящему верил), до тогомомента, когда остановил дежурную машину, неприметный «шевроле» четырехлетнеговозраста на западном берегу озера. Она повернула голову, и свет прожекторов,установленных на крыше ближайшего элеватора, на мгновение упал на ее лицо иосветил его так, под таким углом, что секунду-другую ему казалось, будто передним Роуз, что шлюха стала Роуз, той сучкой, которая бросила его, не оставивдаже записки, не сказав ни единого проклятого слова, и, не успев сообразить,что делает, Норман схватил бюстгальтер и обмотал его вокруг шеи проститутки…Следующее, что он увидел, — это торчащий изо рта язык и глаза, вылезающие изорбит, как стеклянные шарики. А хуже всего было, что теперь, удавив шлюху, онувидел: она совершенно не похожа на Роуз. Совершенно.