Ее эмоциональная реакция оказалась настолько неожиданной,настолько горячей и совершенно не связанной с прошлой, полной практицизмажизнью, что в первый миг разум ее словно споткнулся, не зная, как справиться сэтим непредвиденным всплеском чувств. Секунду-другую она походила натрансмиссию, резко переведенную на нейтральную передачу — двигатель ревет, каксумасшедший, но ничего не происходит. Затем срабатывает сцепление, итрансмиссия становится на свое место.

«Наверное, мне хочется повесить ее в своем новом доме,поэтому я так разволновалась, — подумала она. — Эта картина — как раз то, чтомне нужно, чтобы он стал по-настоящему моим».

Она с жадной благодарностью ухватилась за подвернувшуюсямысль. Верно, в новой квартире будет всего одна комната, но ей обещали, чтокомната будет большая, с маленькой кухней в нише и отдельной ванной. В любомслучае это первое жилище за всю жизнь, которое она по праву сможет назватьсвоим, и только своим. Это очень важно, и от этого все предметы, которые онаподбирает для своего нового дома, тоже приобретают огромную важность… и первыйпредмет самый важный, потому что он задает тон всему остальному.

Да. Как бы ни расписывали ее будущую квартирку, всеславословия не способны изменить тот факт, что до нее там проживали, сменяядруг друга, десятки одиноких бедных людей, и то же самое продолжится после нее.И все же новый дом станет для нее очень важным местом. Последние пять недельявлялись неким промежуточным периодом, переходом от старой жизни к новой. Въездв квартирку, которую ей обещали, — по-настоящему начало ее новой жизни, еесамостоятельной жизни… и эта картина, которую Норман никогда не видел, о которойне выносил своего безапелляционного суждения, картина, принадлежащая ей, станетсимволом новой жизни.

Вот таким образом ее рассудок — здравый, практичный,категорически отвергающий все, хотя бы отдаленно напоминающеесверхъестественное, не допускающий даже мысли о существовании мистики, —одновременно объяснил, рационализировал и оправдал ее неожиданную реакцию наувиденную картину с изображением стоящей на холме женщины.

Из всех выставленных на стеллажах картин только эта была подстеклом (Рози вспомнилось, что писанные маслом холсты обычно не прячут подстекло — кажется, они должны дышать или что-то в этом роде), в левом нижнемуглу был наклеен желтый ценник: «75».

Она протянула обе руки (которые слегка вздрагивали) ивзялась за рамку. Осторожно сняв картину с полки, она вернулась с ней кприлавку. Старик с потрепанным портфелем все еще стоял на своем месте ипо-прежнему наблюдал за ней, но Рози едва замечала его. Она подошла прямо кприлавку и бережно опустила картину перед Биллом Штайнером.

— Нашли что-то по вкусу? — спросил он. — Да. — Она постучалапальцем по ценнику в углу рамки. — Здесь написано семьдесят пять долларов истоит знак вопроса. Вы сказали, что готовы дать за кольцо пятьдесят долларов.Не захотите ли вы поменяться, я вам — вы мне. Мое кольцо за вашу картину?

Штайнер обошел прилавок, поднял откидную доску и приблизилсяк Рози. Он посмотрел на картину с таким же вниманием, как несколько минут назадизучал ее кольцо… но в этот раз в его взгляде читалось явственное удивление.

— Что-то я ее не помню. По-моему, я вообще ее раньше невидел. Должно быть, старик раздобыл где-то. В нашем семействе он считаетсяистинным ценителем искусства. Я же — всего лишь жалкий торговец.

— Значит ли это, что вы не можете…

— Торговаться? Прикусите язык! Да я готов торговаться с кемугодно весь день с утра до вечера, если бы мог. Но в этот раз не стану. Ясчастлив сообщить вам, что с радостью приму предложенные вами условия — дажебаш на баш. И мне не придется смотреть, как вы уходите от нас, волоча за собойпудовую тяжесть, оставшуюся после неудачной сделки.

И тут она совершила еще один поступок, которого никогдараньше не совершала: Рози обхватила Билла Штайнера за шею и с чувством чмокнулав щеку.

— Спасибо огромное! — воскликнула она. — Вы непредставляете, как я вам благодарна!

Штайнер рассмеялся:

— О Господи, всегда к вашим услугам. Если не ошибаюсь,впервые покупатель так эмоционально благодарит меня в этих пыльных стенах.Может, вас заинтересует еще что-то из картин?

Пожилой мужчина с портфелем — тот, которого Штайнер назвалРобби, — приблизился к ним и посмотрел на картину.

— Если учесть, что большинство посетителей, уходя, готовыобругать тебя на чем свет стоит, можешь считать этот поцелуй подарком судьбы, —сказал он.

— Так я и сделаю, — кивнул Билл. Рози почти не слышала ихслов. Она лихорадочно шарила в сумочке, разыскивая скомканную салфетку сзавернутым в нее кольцом. Поиск занял гораздо больше времени, чем следовалоожидать, потому что взгляд ее то и дело возвращался к картине на прилавке. Еекартине. Впервые она подумала о комнате, в которую скоро переедет, с истиннымнетерпением. Ее собственный дом, а не просто койка среди десятков таких же. Еесобственный дом и ее собственная картина, висящая на стене. «Первым делом яповешу картину, — подумала она. — Да, я повешу ее в первую очередь». Развернувсалфетку, она протянула кольцо Штайнеру, но он некоторое время не виделпротянутой руки; он внимательно рассматривал картину.

— Это оригинальное полотно, не копия, — произнес он, — и,по-моему, очень неплохая вещь. Наверное, поэтому ее накрыли стеклом— кто-торешил, что так она лучше сохранится. Интересно, что это за здание у подножияхолма? Сгоревшее ранчо на краю плантации?

— Скорее, это развалины храма, — тихим голосом выразил своемнение старик с поношенным портфелем. — Похоже на греческий храм. Хотянаверняка судить трудно, согласитесь.

Действительно, судить было трудно, потому что здание, окотором шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев.Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая, расколовшаяся накуски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной валялась упавшая статуя,почти полностью скрытая травой и густым кустарником, виднелось только плоскоекаменное лицо, обращенное к грозовым тучам, которыми художник щедро наполнилнебо.

— Да, — согласился Штайнер. — Как бы там ни было, это здание,как мне кажется, не вписывается в перспективу — слишком велико оно для картины.Старик утвердительно кивнул головой. — Но автор сделал это намеренно. Иначеничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается рухнувшей колонны истатуи, про них вообще можно было бы забыть— зелень скрыла бы их окончательно.

Рози нисколько не интересовал фон; все ее вниманиесосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма, повернувшись кразвалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно, мог видеть только ееспину, стояла женщина Ее светлые волосы были заплетены в косу. От предплечья ееизящной руки — правой — исходило яркое золотое сияние. Левую руку она подняла,и, хотя точно сказать было невозможно, зритель догадывался, что она прикрываетглаза от солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе,однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы прикрытьглаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета платье — тога,отметила Рози — оставлявшее одно плечо обнаженным. Сказать что-то о ее обуви непредставлялось возможным, ибо трава, в которой она стояла, доходила почти доколен, как раз до того места, где заканчивалась тога.