том, что он заболел, мама про себя кипела и клокотала и с безжалостной целеустремленностью гнала машину вперед. Бен не мог с уверенностью сказать, чувствовал ли он в ней сейчас нечто подобное. Может быть, нетерпеливость и раздражение тоже превратились теперь в роскошь?

Бен помолчал несколько мгновений. Он вдруг подумал: а правду ли говорит отец матери насчет того дела, что он затеял на Западном побережье? Прежде ему никогда даже в голову не приходило такое предположение, что его отец способен лгать. Киношные папы, что вели себя пронырливо и нечестно, казались ему такими же вымышленными типами, как и воры-домушники.

Бену подумалось, что он едва ли когда-либо испытывал даже простую неловкость по отношению к своему отцу, не говоря уж о какой-то подозрительности. Когда он был помладше, они каждое утро перед школой принимали вместе душ. Бен попытался вспомнить, чувствовал ли он хоть мало-мальское смущение оттого, что оказывался перед отцом в душе совершенно нагим, — ничего такого и близко не случалось. Это было так естественно и просто. Бывало, Бен стоял под льющимся на него потоком, наклонив голову вперед, чувствуя, как вода ударяется ему в затылок, разливается по волосам, собирается надо лбом и струями сбегает вниз. Частенько у Бена в руках бывала пустая бутылочка из-под шампуня — он подставлял ее под падающие со лба струи, наполняя доверху водой, потом выливал все это и наполнял емкость вновь.

Интересно, что думал его отец, видя, какому странному занятию предается его сын? И разве ему не нужно было отправляться на работу? Бен не мог припомнить такого ощущения, будто за ним наблюдают, однако теперь ему казалось совершенно невозможным то, чтобы отец не взирал на его действия, озадаченный тем, что этот маленький мальчик, которого считаные годы назад еще и не существовало на свете, так увлекся этим бесполезным ритуалом.

Однажды после душа, когда они на пару вытирались полотенцами, Бен спросил у отца о волосах у того на лобке.

— Что именно тебя интересует?

— Неужели они тебе не мешают?

— Как они могут мне мешать?

— Куда же они деваются, когда ты надеваешь трусы?

— Просто приминаются.

— Приминаются?

— Ну да. И ты вообще их не чувствуешь. Они просто остаются под трусами, и ты их вообще никак не ощущаешь.

— А от них не колется, не чешется?

— Нисколько. К ним полностью привыкаешь. Они подрастают понемногу, когда приходит время, и ты их совершенно не замечаешь.

Бен тогда был сбит с толку, даже немного разочарован тем, что эта неведомая ему штука на самом деле не приносит со своим появлением никакой разницы…

— Так что пусть пока сосредоточится на этом, ладно? — повторила в трубку мать.

Ее на самом деле удивило, что Бену сообщили об этом в школе. Гарри говорил, что обсуждал с ними лишь вопрос отсрочки. Ей очень хотелось оказаться сейчас рядом с сыном, прильнуть к нему, обнять, поддержать — но в то же время ей хотелось передать ему светлое и оптимистичное безразличие к происходящему, чтобы Бен из-за этого не переживал. Ей хотелось внушить такое же безразличие и самой себе.

— Как же теперь Кеньон[24]?

— Отец над этим работает.

Бен умолк.

— Все будет хорошо, Бен.

Он ничего не ответил.

— Через год ты вряд ли даже об этом вспомнишь.

Они сказали друг другу «люблю тебя» и попрощались.

Глава 5. Крохотный островок

Так в смутной тревоге проходили для него уроки, долгие часы чтения книг, футбольные тренировки, большие ужины в верхнем зале столовой и обеды в клубном кафетерии. Что же касается его соседа, то, хотя история с желе не смогла поколебать в Ахмеде его неунывающей восторженности, желе он больше не употреблял.

Ахмеду очень понравился дождь. Понравилась прохладная, влажная зелень вокруг. Возведение бассейна считалось решенным фактом. Отец его сказал, что почти все планы строительства уже согласовали.

Рори сообщил Бену о следующей капитанской тренировке, но по какой-то причине Бен напрочь утратил интерес к игре. После того как он каждый день по пути из Хоули и обратно видел на своем постаменте старую топку, ему хотелось заниматься чем угодно, но только не сквошем.

Каждую ночь, забравшись в постель, Бен смотрел на светящиеся в темноте звездочки на потолке, потихоньку тающие по мере того, как на него накатывал сон. Однако каждое утро он с нетерпением предвкушал церковную службу. И хотя Бен ни чуточки не приблизился к вере в Бога, ему нравилось петь гимны, исполненные твердости и неизбежности. Ему нравилось дышать этим воздухом просторного, с пятиэтажный дом высотой, свода. Ему нравилось, как, стирая переплеты цветных витражей, расходятся по всему залу лучи солнца. Свет словно сам притягивался атмосферой церкви.

Бен так и не носил ни разу бейсболку с эмблемой гонок Мальборо. Всякий раз, как он подумывал ее надеть, Бен сразу представлял себе человека, излучающего достоинство и самоуважение, и понимал, что не может претендовать на подобный образ, пока не окажется в более благополучном финансовом положении. Он радовался, что стремительный поток учебных дел всегда готов отвлечь его от посторонних мыслей, и постоянно ловил себя на том, что всецело поглощен или упражнениями по вбрасыванию мяча, или осадой Йорктауна, или нескончаемыми словарными карточками, или колебаниями стрелки его школьного компаса.

Два раза за неделю они встретились на дорожках школы с Элис, идя куда-то по одиночке, и оба раза она останавливалась и с минуту разговаривала с ним, глядя на него так, будто рассматривала какую-то причудливую живую головоломку. Они болтали, смеялись и, помахав друг другу на прощание, расходились, и Бен еще долго обдумывал, как бы сделать их беседу подольше и как подойти к Элис достаточно близко, чтобы вновь ощутить ее запах. Он уже научился улавливать запах других идущих навстречу девочек: достаточно было выдохнуть, поравнявшись с ней плечом, а потом сделать вдох ей вслед. Получалось здорово, и он всякий раз отходил от Элис, желая одновременно и остановиться поговорить с ней, и дать ей пройти мимо.

Потом он стал видеть вокруг то, чего не замечал прежде: железную кованую люстру с закрученными в три витка держателями для каждой лампочки, или вырезанную из дерева сову на столбике перил в ложе ректора в капелле, или целые ряды компьютеров в кабинете иностранного языка, или несметное множество тюбиков лазурно-голубого пигмента в художественном корпусе. И теперь всякий раз задавался вопросом: сколько же все это в отдельности должно стоить? Каждое утро Бен заходил в церковь, кивал Марксону и Деннету и непроизвольно спрашивал себя: а что о нем известно педагогам? Что думают они о нем и о прочих учащихся?