Репортеры дружно ахнули. Опять засверкаливспышки. Лоуренс физически ощущал безмолвие Самира. Они оба разглядывали худоелицо под желтоватыми полотняными бинтами и тощие руки, покойно скрещенные нагруди.

Один из фотографов взмолился, чтобы еговпустили в помещение. Самир сердито потребовал тишины. Все происходившеевокруг, в том числе и эти досадные помехи, Лоуренс воспринимал словно в тумане.

Он пристально разглядывал иссохшую фигуру впеленах цвета темного пустынного песка. Ему казалось, что он может сквозь тканьразглядеть черты изможденного лица, что он видит выражение умиротворения вочертаниях крепко сжатых тонких губ.

Каждая мумия была загадкой. Каждая высушеннаяи сохраненная форма являла собой ужасный образ жизни в смерти. Он всегдасмотрел на египетских мертвецов с внутренним трепетом. Сейчас же, при видеэтого загадочного существа, называвшего себя Рамзесом Проклятым, РамзесомВеликим, Лоуренс испытывал странное возбуждение.

Горячая волна захлестнула его. Он придвинулсяближе и сделал еще один надрез на наружной пелене. Самир за его спинойвыталкивал фотографов – существовала опасность заражения. Да, уходите,пожалуйста, все уходите отсюда.

Лоуренс протянул руку и дотронулся до мумии,лишь слегка, кончиками пальцев. Удивительное ощущение упругости! Наверное,время размягчило толстый слой полотна.

Он снова посмотрел на худое лицо, на выпуклыевеки и мрачно сжатые губы.

– Джулия, – прошептал он. – Омоя дорогая, если бы только ты видела…

Бал в посольстве. Те же знакомые лица, тот жевсегдашний оркестр, сладкий напев знакомого вальса. Свет люстр ослеплял ЭллиотаСаварелла; у шампанского был кислый привкус. И все же он залпом осушилбокал, а потом встретился взглядом с пробегающим официантом. Да, еще один. Иеще. А лучше бы хорошего бренди или виски.

Но ведь они сами хотели, чтобы он появилсяздесь, так ведь? Неужели без графа Рутерфорда тут что-нибудь изменилось бы?Граф Рутерфорд был необходимым предметом антуража – как роскошные цветочныекомпозиции, как тысячи тысяч канделябров, как икра и серебро, как старикимузыканты, устало пиликающие на своих скрипочках для танцующей молодежи.

У каждого находилось теплое слово для графаРутерфорда Всем хотелось видеть графа Рутерфорда на свадьбе дочери, или навечернем чаепитии, или на таком же, как этот, балу. И не важно, что Эллиот иего жена крайне редко принимали у себя в лондонских домах или в загородномпоместье в Йоркшире, – тем более что Эдит теперь вообще подолгу жила вПариже с овдовевшей сестрой. Семнадцатый граф Рутерфорд был редкой птицей. Егородословная – так или иначе – велась от самого Генриха VIII.

Почему он не разрушил все давным-давно,спрашивал себя Эллиот. И вообще, как он умудрился очаровать стольких людей,которые в лучшем случае вызывали у него лишь мимолетный интерес?

Нет, это не совсем так. Некоторых он на самомделе любил, хотелось ему в том признаваться или нет. Он любил своего старогодруга Рэндольфа Стратфорда, он очень любил Лоуренса, брата Рэндольфа. Он оченьлюбил Джулию Стратфорд, и ему нравилось смотреть, как она танцует с его сыном.Эллиот и пришел сюда только ради своего сына. Конечно же, Джулия вовсе несобирается выходить замуж за Алекса. Во всяком случае, не в ближайшее время. Нодля Алекса этот брак – единственная надежда получить деньги на достойноесодержание обширных поместий, которые он в будущем унаследует, и обеспечитьсебе благосостояние, которое должно сопутствовать древнему титулу.

Печально только одно: Алекс влюблен в Джулию.На самом деле деньги не имеют никакого значения для них обоих. Планы на будущеестроит, как водится, только старшее поколение.

Эллиот перегнулся через позолоченные перила,вглядываясь в грациозно кружащиеся в танце пары, и на мгновение заставил себяотключиться от гула голосов и вслушаться в сладкую мелодию вальса.

Но тут снова заговорил Рэндольф Стратфорд. Онуверял Эллиота, что на Джулию надо лишь оказать легкое давление. Стоит Лоуренсузамолвить словечко, его дочь тут же даст согласие.

– Дадим шанс Генри, – повторилРэндольф. – Он всего неделю в Египте. Если Лоуренс возьмет инициативу всвои руки…

– Но зачем это Лоуренсу? – спросилЭллиот.

Молчание.

Эллиот знал Лоуренса лучше, чем Рэндольф.Эллиот и Лоуренс. Никому на свете не было известно, что именно связывало этихмужчин. Давным-давно в Оксфорде, во времена беззаботной юности, они былилюбовниками, а через год после окончания колледжа провели вместе целую зиму наюге от Каира, в плавучем домике на Ниле. Потом жизнь, естественно, разлучилаих. Эллиот женился на Эдит Кристиан, богатой американской наследнице. Лоуренспревратил «Судоходную компанию Стратфорда» в настоящую империю.

Но их дружба не прерывалась. Много раз онипроводили отпуск вдвоем в Египте. Они по-прежнему могли ночами напролет болтатьоб археологических находках, об истории, о древних развалинах, о поэзии – давообще о чем угодно. Эллиот был единственным человеком, который по-настоящемупонимал, почему Лоуренс удалился от дел и уехал в Египет. Эллиот завидовал ему.И тогда же между ними произошла первая размолвка. Ранним утром, когда винные парыулетучились, Лоуренс обозвал Эллиота трусом – из-за того, что тот остается житьв Лондоне, в мире, который не стоит для него ломаного гроша и не приноситникакой радости. Эллиот в ответ назвал Лоуренса слепцом и тупицей. Ведь Лоуренсбогат – такое богатство Эллиоту и не снилось. И к тому же Лоуренс вдовец, идочь у него умная, с независимым характером. А у Эллиота жена и сын, которыеежедневно нуждаются в его помощи: он должен постоянно заботиться о поддержанииприличествующего их положению уровня жизни.

– Я хочу сказать, – упорствовалРэндольф, – если Лоуренс захочет, чтобы эта свадьба состоялась…

– И захочет расстаться с крошечной суммойв двадцать тысяч фунтов? – перебил его Эллиот. Вопрос был произнесенмягким и вежливым тоном, но все равно прозвучал грубовато. Однако это неостановило Элиота. – Через неделю Эдит вернется из Франции. Онаобязательно заметит, что ожерелья нет. Ты знаешь, она всегда все замечает.

Рэндольф не ответил.

Эллиот негромко засмеялся, но не надРэндольфом, и даже не над самим собой. И уж конечно, не над Эдит, у которойбыло не намного больше денег, чем у Эллиота; к тому же львиная их долявложена в столовое серебро и драгоценности.