Яков Аронович, похлопав Николая по плечу, хитро улыбнулся и как бы невзначай произнес:

– Я давно усвоил золотое правило: язык мой – враг мой. Ты же знаешь, я никогда о продавцах не сплетничаю.

Через два года, когда о генерале Леденеве и его квартире все давно забыли, пейзаж с коровами всплыл на одном международном аукционе. Там вспыхнул настоящий пожар.

Курт Розенберг, один из тех, кто пришел торговаться за произведение искусства, увидел картину и объявил, что она принадлежала его деду Моисею, иудею, банкиру, который собирал произведения искусства. В сороковом году Моисей, как и большинство евреев, граждан Германии, был отправлен фашистами в концлагерь, но, о чудо, он там не погиб. Розенберга освободили советские войска. Моисей стал одним из свидетелей на Нюрнбергском процессе, банкиру вернули его квартиру, и он захотел найти свою коллекцию.

У педантичных немцев ничего не пропадало бесследно: на каждый гвоздь, конфискованный у евреев, имелось десять аккуратно подшитых в папку бумажек. Адвокат Розенберга долго рылся в архивах и в конце концов выяснил: коллекция была вывезена по распоряжению генерала Леденева. Военачальник отправил из Берлина товарный вагон, набитый сокровищами, которые ранее отняли у Розенберга.

Юрист отыскал начальника склада, где хранились вещи, собранные Моисеем. Тот объяснил, что к помещению подъехали военные машины, из одной вышел парень в форме советских войск, показал разрешение, подписанное Леденевым, и забрал все, что ранее принадлежало Розенбергу. Вещи испарились в сорок пятом году, в декабре. Спорить с представителем Красной Армии кладовщик, естественно, не стал.

Адвокат узнал фамилию «Леденев» в начале пятидесятых. СССР тогда находился за железным занавесом. Получить собрание раритетов назад не представлялось реальным. Моисею пришлось сдаться. До самой своей смерти он показывал внуку каталоги украденного, фотографии полотен, скульптур, статуэток, посуды. И вот вам, пейзаж с коровами выплыл из мрака!

Картину сняли с аукциона, ее новый владелец, россиянин, в полном негодовании потребовал ответа от Якова Ароновича, у которого приобрел полотно. А когда Шпиц начал мямлить о тайне клиента, ничтоже сумняшеся кинулся в милицию с жалобой на антиквара. Шпицу фатально не повезло – времена изменились, россияне теперь легально принимали участие в международных торгах. К тому же картину с плохой историей купил у него известный артист, легенда кино, получавший хорошую зарплату и так называемые «потиражные» за каждый свой фильм. Снимался он охотно, много и не опасался говорить о гонорарах. То есть в его случае все было чисто, не подкопаться. Западная пресса подняла шум, народный кумир «нажал» на милицию, использовал свои связи. Шпица вызвали на допрос, и ему пришлось честно сказать:

– Пейзаж в свое время я приобрел у Михаила Ильича Мамаева.

К Якову Ароновичу претензий не было. Его версия выглядела вполне прилично: он, легальный антиквар, давным-давно взял официально на комиссию картину, та долго висела в его магазине и вот наконец нашла покупателя, который, в свою очередь, через годы решил от нее избавиться, продав за границей, уплатил все налоги. В чем криминал?

Выйдя из отделения, Шпиц позвонил Мамаеву и предупредил его:

– Миша, я вынужден был тебя сдать. Теперь выкручивайся ты. Сегодня-то к тебе не придут, а вот завтра могут.

Яков Аронович понимал, что Михаила начнут таскать по допросам, возможно, задержат. Но извините, в такой ситуации каждый сам за себя. Когда речь идет о спасении своей шкуры, о дружеских отношениях не думают. Яков Аронович ожидал, что у Михаила Ильича начнутся неприятности, но судьба Мамаева его совершенно не волновала, главное – самому выскочить из лужи грязи, не запачкав пятки.

Шпиц хотел быть в курсе того, как развивается дело с украденной картиной. Он нашел в милиции жадного до денег парня, который, в конце концов, сообщил Якову Ароновичу, что лично ему беспокоиться не о чем, а вот Михаилу Мамаеву придется несладко – он пойдет под суд.

Но все получилось иначе. Отец Веры почему-то остался на свободе. Он ушел со службы по собственному желанию, короткое время работал в какой-то конторе мелким клерком, потом тихо отправился на пенсию. Старшие Мамаевы продали свою квартиру, купили дочке однушку, себе небольшую, но благо-устроенную дачу и начали вести на природе спокойный образ жизни: огород, сад, чаепитие на веранде у самовара, собственноручно сваренное варенье, два кота, собака…

У всех остальных членов бригады Мамаева жизнь сложилась намного хуже. Начальник милиции, Леонид Воронин, покончил с собой после первого допроса. Его жена, узнав о самоубийстве мужа, скончалась от сердечного приступа. Девочка Таня, которой на тот момент исполнилось то ли двенадцать, то ли тринадцать лет, очутилась в детдоме. Мастер на все руки Николай Павлович, выйдя после первой беседы из участка, попал под машину и умер на месте. Нет, он не собирался, как Леонид, сводить счеты с жизнью, просто, наверное, сильно нервничал, поэтому вышел на оживленную магистраль на красный свет и был сбит грузовиком. Эмилия Феликсовна заработала инсульт, несколько лет пролежала без движения, потом умерла. Отвечать за всех пришлось Валерию Федорову, водителю фургона, который увозил вещи из опустошаемых квартир. Вот он угодил за решетку и умер потом от туберкулеза, который заработал на зоне…

Вера посмотрела на меня.

– Вам трудно понять эмоции, которые я испытала, слушая рассказ Шпица, а тот все не мог остановиться, говорил и говорил. «Ваш папенька, дорогая, купил себе свободную старость у самовара с вареньицем, заложив своих друзей». Я не выдержала и парировала: «А вы сами-то как поступили? Мигом фамилию «Мамаев» в милиции назвали. Мои родители были самые лучшие люди на свете! Между прочим, благодаря папе и маме сохранились многие культурные ценности. Куда малограмотные рабочие отправили бы картины, книги и мебель из квартир одиноких покойников? Да на помойку!» Антиквара от моих слов прямо передернуло. «Экая вы колючая! Но ведь не в музей Михаил Ильич ценности сдавал, а себе оставлял. Дочке вот ожерелье подарил, не поместил его в какую-нибудь экспозицию на всеобщее обозрение. Однако вы храбрая! Открыто носили вещь баснословной стоимости. Странно, что папенька ваш не побоялся такую ценность на девичью шейку повесить – она же свидетельство его воровства».

Вера схватила чашку и разом осушила ее.

– Представляете наглость Шпица? Сам по уши в грязи, а моих родителей пачкает!

– Значит, картины, которые ваша мать просила перенести из дома в здание у церкви, тоже из коллекции Розенберга? – спросила я. – Их взяли в квартире покойного генерала?

Вера прищурилась.

– Понятия не имею. Ох, простите!

Хозяйка, резко побледнев, вскочила и выбежала в коридор. Через секунду до моего слуха донеслись булькающие звуки. Похоже, Веру тошнило в туалете. Минут через пять она опять появилась передо мной, ее лицо было бледным до синевы.

– Вам плохо? – насторожилась я.