Через два дня после того, как Луиза попала в больницу, Патрик смог наконец спокойно поговорить с сыном. Он заехал домой принять душ, побриться и переодеться; затем собирался быстро заглянуть в контору и снова вернуться в больницу.

— Как ты здесь один? — спросил он. — Дотти за тобой присматривает? — Он заметил, что в последнее время они холодны друг к другу, но решил, что они повздорили из-за какой-то мелочи. Теперь же, когда Дотти и Эллиот остались вдвоем, было важно, чтобы они забыли о своих разногласиях и снова поладили.

Эллиот посмотрел на него:

— Все в порядке, пап. Обо мне не волнуйся. Дотти молодец. Она отлично обо мне заботится. А ты думай лишь о том, чтобы мама скорее поправилась.

— Я останусь в больнице и оттуда буду поддерживать связь с конторой, но хотел убедиться, что дома все в порядке.

— Слушай, пап, делай что должен. Дотти сделает все, о чем я попрошу.

— Хорошо. Загляну после обеда и заберу вещи. Буду звонить каждый день, пока это не кончится и я не привезу маму домой.

Он не добавил, чем это может кончиться, потому что не хотел об этом думать.

Эллиот подождал, пока отцовская машина скроется из виду, и быстро зашагал наверх, чтобы сообщить Дотти новости. Та крепко спала в своей комнате. Эллиот тихо разделся, не желая ее будить, но, когда лег рядом с ней в кровать, она повернулась и притянула его к себе. Почти шепотом он рассказал о неожиданном повороте событий.

— Не пойми меня неправильно, — добавил Эллиот, — я хочу, чтобы мама выздоровела и вернулась домой, но теперь у нас есть несколько дней наедине. И я сказал папе, что ты делаешь все, о чем я тебя попрошу. — Он начал ее ласкать. — А врать родителям нехорошо, сама знаешь.

Дотти задумалась.

— Мне кажется, лучше ничего про нас никому не рассказывать.

— Почему? Я хочу, чтобы все знали.

— Подумай, Эли. Твой папа сейчас весь в тревоге. Еще не хватало нового повода для беспокойства. Хватит ему болезни твоей мамы. А еще в конторе неприятности. Я говорила с Люком; помимо этой истории с загрязнением реки, в Англии трагедия. Взорвался химический завод, погибли люди.

Эллиот обнял Дотти.

— Вот за что я тебя люблю: ты всегда сначала думаешь о других, а потом о себе. Но будет нелегко скрывать от всех нашу связь, особенно если с мамой что-то случится.

Дотти понимала, что он имел в виду. Если случится худшее, Эллиоту понадобится ее поддержка.

— Согласна, но давай пока сохраним все в секрете. Если твой папа будет почти весь день в больнице или на работе, мы успеем побыть наедине.

— Мне не хватит и двадцати четырех часов в сутки с тобой наедине. — Эли снова вернулся к ласкам.

Дотти удивленно на него посмотрела:

— Ты когда-нибудь устаешь? У тебя как будто мотор.

— Ты жалуешься? Если хочешь, могу помедленнее.

Дотти не ответила, но в этом не было необходимости. Нет, она не хотела, чтобы он останавливался.

Позже, когда они уже засыпали, Дотти задумалась о новом повороте в своей жизни. Их отношения, безусловно, вызовут переполох в семье. Но Дотти впервые ощущала крепкую привязанность, которой ей так не хватало. Все началось с того, что она потеряла родителей и сестру. Теперь из семерых детей Фишеров они с Люком остались вдвоем. Но Люк долго пропадал за границей и на войне, ее брак оказался катастрофой, и мысль, что Эли рядом и на него можно положиться, что их связали крепкие узы, которые возможны лишь между возлюбленными, приносила ей огромное утешение.

Люк Фишер спокойно принял дополнительные обязанности, свалившиеся на него, когда Патрику пришлось остаться с женой в больнице. Он тоже тревожился за здоровье тещи и за нервы Изабеллы, которая переживала из-за матери. Жену мучила сильная утренняя тошнота и резкие колебания настроения. Люк никогда не мог предсказать, кто встретит его по возвращении с работы: заботливая любящая супруга или вспыльчивая мегера, способная завестись от любой мелочи.

Люк рассудил, что справиться с огромной ответственностью управления большой компанией можно, лишь полностью абстрагировавшись от личных проблем, которые постоянно его отвлекали. Разделить две сферы жизни оказалось не так-то просто, и позже, через много лет, он вспоминал события того времени и принятые им решения и с горечью признавал, что большинство из них навредили компании, а не принесли пользу. Но тогда он еще не мог предсказать, к чему они приведут; кроме того, у него не было опыта управления таким крупным многоотраслевым предприятием.

Вспоминая те дни, он помнил ощущение накапливающихся проблем, которые наваливались со всех сторон, не давая никакой возможности разгрести их все. Позже он сказал: «Как только мне казалось, что одна катастрофа позади, случалась другая; они прилетали ко мне, как письма с пометкой „лично в руки“».

Вернувшись в «Фишер-Спрингз», Люк продиктовал секретарше весьма эмоциональный меморандум, в котором отразился его жгучий гнев за смерть Филипа.

Хочу, чтобы это письмо дошло до всех глав департаментов в Австралии и зарубежных филиалов. С сегодняшнего дня вам запрещено принимать на работу японцев. Кроме того, всем компаниям в составе концерна запрещается вести торговые операции с предприятиями и организациями, находящимися в Японии, дочерними филиалами японских компаний или с теми, кто тесно связан с Японией. Неподчинение приказу повлечет за собой немедленное увольнение без выходного пособия и льгот.

Секретарша взглянула на него и улыбнулась.

— Полагаю, тут все предельно ясно, — безэмоционально сказала она.

— Не слишком категорично?

— Не волнуйтесь. По мне, так все нормально, и, если честно, думаю, большинство австралийцев возражать не станут. Сейчас напечатаю.

Что-то в ее тоне подсказало Люку, что секретарша не просто выражала свое непредвзятое мнение.

— Эти ублюдки пытали моего брата, — объяснил он, — и, судя по всему, вы тоже знаете кого-то, кто от них