на кровати, и от движения из-под подушки показался край бумаги. Эли не успел остановить Дотти, та выхватила листок и расправила, не обращая внимания на его протестующие крики. Как завороженная она уставилась на фигуру на рисунке.

— Эли, — произнесла она голосом мягким, как ласка, и еле слышным, почти шепотом. — Когда ты это нарисовал?

— Больше четырех лет назад, — пробормотал он, покраснев от стыда.

— Но это… это я. Когда ты?.. Когда ты видел меня без одежды? Ты что, подглядывал за мной?

— Нет, я бы никогда так не поступил, — сердито ответил Эллиот. — В тот день была жара. Я проходил мимо твоей комнаты, а дверь была приоткрыта. Я случайно увидел. И понял, что должен тебя нарисовать.

— Хочешь сказать, ты нарисовал этот портрет в таких подробностях, лишь мельком на меня посмотрев? Все, даже… — Она указала на самые интимные части своей анатомии.

Он кивнул, онемев от страха перед ее возможной реакцией.

— Эли, но это же… невероятно! Я догадывалась, что ты талантлив, но не знала, что настолько. Жаль, что в жизни я не так хороша, как на рисунке.

— Не говори глупости, Дот. Ты чудо как хороша.

Только Эли называл ее Дот. Он прозвал ее так много лет назад. Потом она заметила, что он никогда не обращался так к ней в присутствии других, лишь когда они оставались наедине. Но Дотти ничего не имела против; ей нравился их маленький секрет. Она внимательно рассмотрела набросок, вгляделась в каждую линию. Опустила лист и взглянула на художника, знавшего ее тело лучше кого-либо другого. Почти не думая, пробормотала:

— Похоже на портрет женщины, которую разглядывает любовник.

Он встал и приблизился к ней; их тела почти соприкасались, и по выражению его лица Дотти поняла, что ее полушутливый комментарий на самом деле был правдой. Он взял ее за руки чуть выше локтей.

— Так и было, Дот, по крайней мере в моем воображении. А если тебе казалось, что я с тобой холоден или избегаю тебя, так это потому, что я боялся себя выдать. Боялся, что ты посчитаешь мое увлечение глупой детской фантазией и расскажешь остальным. Я бы не вынес чужих насмешек надо мной из-за «подростковой влюбленности». Потому что это не подростковая влюбленность. И никогда такой не была.

— И ты все это время держал это в себе?

Он кивнул.

— Сначала думал, что это просто увлечение и оно пройдет. Что я перерасту. Я пытался, Дот, поверь. Встречался с другими девушками, но ни одна с тобой не сравнится.

Дотти ощутила внезапный укол от слов «другие девушки» и с удивлением поняла, что ревнует.

Она заглянула в его глаза, а он продолжал:

— Но теперь мне уже все равно. Хочешь рассказать всему свету, чтобы все надо мной смеялись? Рассказывай. Моих чувств это не изменит, Дот. Ничто их не изменит.

— Эли, — тихо произнесла она, — я бы никогда так с тобой не поступила. Ты слишком дорог мне, я бы не стала тебя обижать. Но сам посуди. Мне тридцать один год, а тебе — двадцать три; я была замужем и овдовела. Муж издевался надо мной и бил. Не все шрамы остались на виду. — И она коснулась лба, иллюстрируя свою мысль. — Если бы у твоих родителей был список всех качеств, которые они не хотели бы видеть в твоей избраннице, я подошла бы по всем пунктам.

— Мои родители тут ни при чем. Главное — мои и твои чувства. Больше для меня ничего не имеет значения.

— Эли, попробуй рассуждать здраво. Думай головой, а не… сам знаешь чем. У тебя впереди вся жизнь, и…

— Да, — прервал ее он, — и я хочу провести ее с тобой. — Эллиот глубоко вздохнул. — Не думай, что я говорю это лишь потому, что хочу с тобой переспать. Я этого хочу, но дело не только в этом. А в твоей доброте, чистоте и нежности. В твоей отзывчивости, кротости и чуткости. Мне нравится смотреть на тебя, быть рядом. Меня волнует даже запах твоего тела. Ни одна из девушек, с которыми я был, не волновала меня так сильно, как ты, даже когда тебя рядом не было. Достаточно лишь подумать о тебе, как меня охватывает дрожь.

Новый укол ревности в этот раз ощущался острее.

— Никогда больше не упоминай своих бывших девушек, — отрезала Дотти.

Эллиот уставился на нее, не веря своим ушам. Потом улыбнулся, и в этой улыбке смешались надежда, торжество и скрытое желание. Дотти задрожала, когда он притянул ее к себе и крепко сжал в объятиях. Тихо застонала, почувствовав его возбуждение сквозь тонкую ткань брюк.

— Эли, не надо… это неправильно… мы не должны…

Он потянулся и расстегнул ее платье; оно упало на пол. Через несколько секунд за платьем последовал бюстгальтер. Он начал ласкать ее грудь, и его легкие уверенные прикосновения пробудили в ней желание столь сильное, какого она никогда не испытывала. Она словно погрузилась в сон и не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Ее сопротивление растаяло, и она подняла голову, встречая его поцелуй.

Через несколько секунд они легли на кровать обнаженными. Эллиот перевернул ее на спину и встал рядом на колени; на его лице читалась легкая тревога, словно он не до конца верил в происходящее.

— Ты уверена? — спросил он.

Она не ответила, лишь улыбнулась.

Прошло много времени. Они лежали, крепко обнявшись; оба вспотели, и она произнесла:

— Бедные твои бывшие девушки. Упустили такого парня.

— Что ж, пусть жалеют. Теперь это все принадлежит тебе. И даже папа, между прочим, велел тебе за мной присмотреть, — добавил он и снова перевернул ее на спину.

* * *

Лишь через несколько дней, проведенных в напряженном ожидании, врачи смогли обнадежить Патрика Финнегана и сказали, что Луиза поправится после болезни, настигшей ее столь стремительно и затронувшей весь организм. Теперь Патрика тревожило лишь одно