как могут обстоять дела с освобождением человека, существа разумного и постоянно мыслящего?

Если понимать его в историческом плане, то уже с периода, когда он входил в роль homo sapiens, ему «полагались» права, в том их значении, какое мы им придаём сегодня, исследуя их. Поначалу речь могла идти, разумеется, только о естественных правах, не исключая негативных.

Взятый в его индивидуальном значении, как представитель биологического вида, человек тех времён мог быть настолько свободен, насколько допускали бы его инстинкты и безотчётный страх перед силами внешнего мира, в том числе — перед «наказанием» (в прямом смысле или — «по умолчанию») от себе подобных.

В совершенно диком обществе (племени, роде), где властвуют всего лишь начатки этического (в виде суровых обычаев), его свобода выражалась в том естественном правовом формате, реальном для определённого временно́го срока, которым совместно с ним обладало общество и куда частью должно было накладываться также совокупное естественное право предыдущих образований и поколений.

Ценности здесь далеки от цивилизованных, и человек, на свой лад воспринимая их, вынуждался руководствоваться пока не столько своей свободой, сколько её ограничениями. Ведь именно только их, а не саму свободу ему удавалось осознавать в тяжелых условиях жизни, когда его знания о ней и о себе могли находиться ещё на самом низком, примитивном уровне.

Используя естественные права, он, скажем, мог не бояться и не нести никакой ответственности перед сородичами за убийство чужака, а при некоторых обстоятельствах — и своего. За ним целым шлейфом тянулись и другие опасности.

Хотя существование человека в таком жёстком режиме определялось ещё в значительной мере инстинктами, негативное его поведение, как «ненормативное», всё же поддавалось несложному общественному объяснению и контролю. Его переход за «черту» дозволенного не предусматривался, а если это все же иногда и случалось, сородичи в отношении к виновному в порядке вещей могли вынести ему самое строгое и беспощадное наказание, вплоть до умерщвления.

Однако, если говорить исключительно об опасностях (прежде всего — для сородичей), то их от такого несчастного могло исходить всё-таки меньше, чем они, бывает, исходят от человека нашей современности, «настроенного» на освобождение «до конца» и движимого к этой призрачной цели.

В отличие от далёкого предка, у него, кроме естественных, есть права публичные, получаемые от государства. Он ими, что называется, зада́рен. Из-за чего же он может быть опасен?

Первое: из-за того, что его коснулась мощная цивилизация, и он почти напрочь лишён многих «прежних» инстинктов; они в нём утрачены или сильно приглушены. Вместо них он обходится знанием, привыкая не отдавать отчёта боязни чего-либо.

Второе: будучи свободным членом общества и вследствие этого считая возможным пренебречь многими обязанностями перед ним, он нередко, а то и системно «пробует» себя в поступках, не всегда адекватных общепринятым, «рассыпая» тем самым своё отчуждение по отношению к людям и становясь своеобразным заразительным примером для других.

Здесь конечный «результат» состоит в умалении, а то и в полном игнорировании всяческих правил. Воспринятое как абсолютное, право даёт ему право (да простится такая тавтология) не придерживаться ни публичного, ни нравственного.

Третье, и далеко не последнее: у него под рукой масса стимуляторов, с помощью которых он может в любой момент обеспечить себе новые вольности — дополнительное «освобождение», раскрепощение.

В своих поведенческих действиях такой человек движется даже не в сторону самого худшего в естественном праве, а — через него, минуя его, «перескакивая» через него, устремляясь в абсолютное, хотя и не достигая его.

Поощрение человека, усвоившего превратные принципы свободы и независимости, может дорого обходиться тем, на кого падает его влияние. Допускаемое официальными властями, такое поощрение способно быстро усложнить обстановку с нарушением существующих, традиционных норм поведения в обществах.

Не только отдельные индивидуумы, но и целые слои населения могут входить во вкус собственного крайнего освобождения, когда как замечал уже называвшийся нами классик философ, люди становятся одержимы первым налетевшим на них желанием и неприятием хоть какой зависимости.

Таким образом, уже в самих благах цивилизации возникают основы для отчуждения и «косых» представлений о сверхсвободе. В частности, в некоторых странах можно наблюдать, как при входе в салоны автобусов или иных средств массового передвижения люди избегают скученности, становясь друг за другом на приличном отстранении. Показатель только вежливости? Отнюдь. Отстранённость в таком виде вызвана отчуждением, которое в свою очередь исходит от степени свободности, усвоенной каждым.

Или взять расселение семей в жилых домах. Сейчас не принято приобретать квартиры в собственность с расчётом на проживание в них многих людей. Благоустроенных квартир строится достаточно, и они, хотя и не всем оказываются по цене, бывают заселены небольшими по составу семьями, а то и одиночками.

В семьях при этом идёт процесс отделения отпрысков, когда родители стремятся приобрести им квартиры в их собственность нередко ещё до их женитьбы или замужества или даже до получения профессионального образования и трудоустройства.

Да, в этом случае новые обычаи не должны осуждаться и пресекаться. Житейский комфорт необходим. Он один из показателей достойного человеческого существования. Мы здесь говорим о нём лишь как о динамике освобождения — «от» былого, устаревшего способа расселения, где очень многое оставалось следствием хилого экономического развития народов, бедности и нищеты. Устаревшее в жизнеустройстве просто плохо согласуется с темпами неумолимого процесса обновления.

Как велика наша зависимость от наших желаний быть как можно свободнее, мы в целом осознаём недостаточно чётко и действуем неразборчиво. Поэтому в порядке вещей для нас — не считаться с обстоятельствами конкретного бытия. Знания о нашем освобождении мы прилагаем часто не к тому и не туда, где от этого можем ожидать пользы.

Ориентация на крайние отдалённости в любых намерениях и в действиях всегда есть плохой признак нашей управляемости происходящим вокруг нас и с нами, включая управляемость каждого индивидуума самим собой.

Вследствие такого нашего мировосприятия неблагополучный «исход», можно сказать, гарантирован, например, в такой значимой сфере нашей непрерывной деятельности как эстетическое творчество.

Если взять живопись, как вид изобразительного искусства, то здесь дело с «неблагополучной» ориентацией на абсолютную свободу обычно заканчивается изобретением какой-нибудь «каши» или рисованной белиберды, которую, кстати, легко отмоделировать на компьютере…

Игра светом и красками хотя и бывает иногда превращена в виртуозное и в некотором смысле таинственное действие, но зрителя оно затронет мало или не затронет вовсе.

Целые ряды живописцев пытаются поразить наше воображение картинами или этюдами так называемого свободного жанра, нанося на холсты не связанные ни с чем в реальности прямые или неровные линии, полосы, углы и очертания. Иногда идут ещё дальше, и на вид выставляются творения, изготовленные