— О, Йен. — Она ощутила ту же беспомощность, что и до этого, хоть в этот раз она и пришла без груза ее собственной скорби. Но кто она такая, чтобы давать ему советы? Как она может взять на себя такую ответственность? Как она может принять за него решение и сказать, уходить ему или оставаться?

Он по-прежнему не отводил от нее глаз, и ее вдруг накрыло незнакомое чувство — он действительно был ее семьей. Поэтому его судьба у нее в руках, готова она к этому или нет. Она ощутила тесноту в груди, как будто легкие вот-вот взорвутся, если она сделает лишний вдох. И все же она его сделала.

— Останься, — сказала она.

Он долго смотрел ей в глаза своими ореховыми, с золотыми крапинками, серьезными глазами.

— Ты мог бы сразиться с ним… С Ахк… — она споткнулась о запутанные слоги могавского имени. — С Солнечным Лосем. Но с ней ты сражаться не можешь. Если она решила, что больше не хочет быть с тобой… Йен, этого не изменить.

Йен моргнул, темные ресницы спрятали его взгляд, и он оставил глаза закрытыми — она не знала, был ли это знак согласия или отказа.

— Но это не все, — сказала она, говоря тверже. — Дело ведь не только в ней или в нем, так ведь?

— Не только, — ответил он. Его голос казался далеким и безразличным, но она знала, что это не так.

— Дело в них, — сказала она мягче. — В матерях. В бабушках. В женщинах. В… в детях. — Клан, семья, племя и нация; обычай, дух, традиция — нити, которые оплетали Работающую Руками и надежно привязывали ее к земле. И прежде всего дети. Эти громкие детские голоса, в которых тонули голоса леса и которые удерживали душу от блуждания в ночи.

Никто не знал силы этих оков лучше тех, кто бродил по земле без них, — пришельцев и одиночек.

— В них, — эхом отозвался Йен и открыл глаза. Они потемнели от чувства потери и стали такого же цвета, как тени в самом дремучем лесу. — И в них. — Он повернул голову, чтобы посмотреть наверх, на деревья, растущие над костями мамонта, пойманными в земляную ловушку, обнаженными перед небом и безразличными к любым мольбам. Он снова повернулся к ней, поднял руку и коснулся ее щеки.

— Тогда я останусь.

* * *

На ночь они разбили лагерь на дальнем берегу бобрового пруда. Настил из древесных опилок и поваленные деревца были хорошим розжигом для костра.

Есть было почти нечего — у них была только пригоршня лисьего винограда да корка хлеба, такая засохшая, что ее приходилось макать в воду, чтобы разжевать. Но это не имело значения, они оба были не голодны. А Ролло исчез, чтобы добыть себе провизию на охоте.

Они сидели, глядя на догорающий костер. Его не надо было поддерживать — ночь выдалась теплой, а утром они не станут задерживаться: дом был уже слишком близко.

Наконец Йен зашевелился, и Брианна посмотрела на него.

— Как звали твоего отца? — спросил он очень церемонно.

— Фрэнк… эээ… Фрэнклин. Фрэнклин Волвертон Рэндолл.

— Значит, англичанин?

— Еще какой, — ответила она, не в силах сдержать улыбки.

— Фрэнклин Волвертон Рэндолл, — кивнув, пробормотал он себе под нос, как будто чтобы запомнить наизусть, и серьезно посмотрел на нее. — Если я когда-нибудь снова окажусь в церкви, я зажгу свечу в память о нем.

— Думаю, ему бы это понравилось.

Он кивнул и откинулся назад, опершись спиной о лиственницу. Земля вокруг была усыпана шишками, он собрал пригоршню и стал по одной бросать их в огонь.

— Так что насчет Лиззи? — спросила она после непродолжительного молчания. — Ты ей всегда нравился.

Нравился — это мягко сказано: Лиззи тосковала много недель после того, как он попал к ирокезам. И теперь, когда ее помолвка с Манфредом сорвалась…

Он прикрыл глаза и откинул голову назад, опустив ее на ствол лиственницы.

— Я думал об этом, — признал он.

— Но?..

— Ай, но. — Он открыл глаза и бросил на нее косой взгляд. — Я бы знал, где я, если бы просыпался рядом с ней. Но при этом я был бы в кровати со своей маленькой сестрой. Думаю, что мое отчаяние не достигло такого градуса. Пока что, — добавил он после короткого раздумья.

Глава 71

Кровяная колбаса

В самом разгаре производства кровяной колбасы во двор с двумя бочонками виски заявился Ронни Синклер. Еще несколько он нес на спине, осторожно привязав их наподобие каскада; в целом он напоминал какую-то экзотическую гусеницу, опасно накренившуюся вперед в процессе окукливания. Стоял прохладный день, но с Ронни бежали ручьи пота от долгого подъема в гору, и по этому поводу он не стеснялся в выражениях.

— Почему, ради всего святого, Сам построил свой чертов дом здесь, в этих Богом забытых горах? — вопросил он без всяких церемоний. — Почему не в том месте, где до двора может доехать повозка?

Он аккуратно опустил бочонки, потом просунул голову через лямки своей упряжи, чтобы сбросить свой панцирь. Он с облегчением вздохнул и стал растирать плечи в тех местах, где в них впивались лямки.

Я проигнорировала риторические вопросы и продолжила мешать, пригласив его в дом кивком головы.

— Там есть свежезаваренный кофе, — сказала я. — И еще булочки с медом.

Мой собственный желудок сжался от упоминания еды. Приправленная специями, сваренная и пожаренная кровяная колбаса была деликатесом, но на более ранних стадиях приготовления, включающих манипуляции руками в емкости, наполненной наполовину свернувшейся свиной кровью, она, мягко выражаясь, не вызывала аппетита.

Как бы то ни было, Синклера взбодрило упоминание еды. Он вытер пот со лба рукавом и кивнул мне, направляясь к дому. Но потом вдруг развернулся на полпути.

— Ах. Совсем забыл, миссис. У меня для вас весточка. — Он осторожно похлопал себя по груди, а потом по ребрам, пока наконец не нашел то, что искал, и не вытащил его из складок пропитанной потом одежды. Ронни вытащил влажный, сложенный в несколько раз листок бумаги и протянул его мне, не беря во внимание тот факт, что моя правая рука была по плечо покрыта кровью, да и левая не отличалась чистотой.

— Может, вы просто оставите его на кухне? — предложила я. — Сам внутри. Я приду, как только разберусь с этим. Кто… — начала я было спрашивать про отправителя, но тактично исправилась: — Кто вам его передал?

Ронни не умел читать, но и никаких пометок снаружи я