болото кончилось, лес редел, пока совсем не исчез. Открылся лысый холм, густо усеянный сочным душистым клевером. У сиреневых ершистых головок мирно, лениво гудели шмели и пчелы, порхали пестрые бабочки. Теплое лето сочилось медовым ароматом, покоем, негой. Но взгляд выше, к ветряку, возвращал реальность.

Тревога, непонятная тревога и смятение духа летели с прохудившихся крыльев. Деревянные, почерневшие в веках стены башни были грозны и мрачны. Дорог нет к ветряку, никто не подвезет зерна, но иногда, по ночам, скрипит на всю округу ветхая мельница. Что мелят старые жернова?

Дверь на древнем амбарном замке. Открыть просто, только ни к чему привлекать внимание. Глазами определил путь и полез по стене вверх. На первый взгляд поверхность кажется ровной, но в досках есть выпавшие сучки, не до конца вбитые гвозди, сколы, щели… За них я и цеплялся. Конечно, можно сорваться. Порыв ветра, выпадет гвоздь, мало ли еще какая пакость — загремлю так, что кости собирать придется в морге.

Любопытный нос регулярно получал щелчки, но все равно брал верх над осторожностью. Вот и сейчас неизменный лоцман вынюхал все щербинки и гвоздики до самой крыши ветряка. Он уперся в давно примеченную, постукивающую на ветру, доску. Крышу покрыли дюймовыми досками внахлестку. Нигде больше не видел таких крыш. Потянул скрипучую доску на себя, и она, визжа, поддалась усилию. Отверстие оказалось достаточным, нырнул в него, нащупал ногой балку и, наконец, перевел дух.

Этажи мельницы связывала ветхая, с протертыми до половины толщины ступеньками, лестница. Нижнее помещение больше напоминало смесь холла с гостиной: вешалка, коврик при входе, длиннющий дубовый стол, десятка полтора резных кресел составляли ее скромное убранство. Чердак — пуст, если не считать паутины. На среднем этаже располагались жернова. Деревянный зубчатый механизм исправно передавал вращение крыльев ветряка на них. Муки на жерновах ни грамма: «Что же они мелят здесь по ночам? Непокорные души? Впрочем, скоро узнаю».

Рекогносцировка завершилась. Оставалось ждать. Рядом с жерновами валялась куча тряпья, старых мешков. В них зарылся с головой, оставив небольшое отверстие для воздуха. Назойливо пахло мешковиной, но лежалось мягко, уютно, ветряк монотонно поскрипывал. Под колыбельную мельницы тихо подкралась дрема, а она окунула в глубокий крепкий сон…

Черный сухарь скрипел, с трудом давался зубам. А рядом жевал колбасник. Опытный глаз быстро его определит. Не по ветчине, которую отхватывал огромными ломтями, а по самодовольным и жадным глазам. Они временами вспыхивали огоньками презрения ко мне, неподатливому сухарю, всему миру.

— Ест сладко только тот, — он указал жирным жальцем, на свою ветчину и мой сухарь. — Кто умеет крутиться.

— Крутиться — работать или умело лгать, воровать?

Колбасник, даже не смутившись, пояснил:

— Масло на хлеб и ветчину добывают не пот и мозоли, а хитрая голова.

— И беспринципная, — все же я презирал колбасников, как и они меня, и не мог скрывать чувств.

— По-всякому, — согласился он. — Вот ты учился, а жуешь сухарь. А я, без всяких университетов, делаю деньги из воздуха. Слушай меня, учись у меня, инженер.

Ехидство и самовлюбленность раздули его до лоснящегося жиром пузыря. Захотелось умно поставить дутое самодовольство на место, но уже толстущее ничтожество гулко, словно хлопнула дверь, лопнуло.

«Сон, мне снится сон», — тихо, тихо прошептало подсознание, и я сразу забыл робкую подсказку.

«Куда он делся? — подумал о колбаснике. — Неужели действительно лопнул?»

Вокруг никого не было, только колыхалось, кипело, пенилось разноцветье сирени. В теплом воздухе гудели отяжелевшие нектаром и пыльцой пчелы. Росу бриллиантовыми каплями сбрасывал в лучи солнца нежный ветерок.

Как хорошо! Вдохнул аромат цветов, но ощутил лишь затхлость мешковины.

— Сон, сон, сон, — тихо пела сирень.

Еще раз вдохнул — мешковина, но все одно — хорошо!

Слышу: за спиной что-то шелестит. Оглянулся: летний ветерок перебирает листы книги.

Присел на корточки и всмотрелся в текст: «Колбасники, — прочитал на открытой ветром странице. — Люди, но по приметам напоминают бездушных фантомов. Считают за счастье обеспеченность колбасой и иными материальными благами. Аморальны. Предпочитают сытую клетку голодной свободе…»

Ветер прервал повествование о колбасниках и успокоился на новой странице: «Фантомы — это нелюди, бездушные творения волшебников, ведьм, магов… Обычно тупы, но наиболее совершенные создания наделены высоким интеллектом и могут маскироваться под духовные и добрые личности…»

Не успел дочитать предложение до конца, как ветер-баловник пробежался по листам. Они ощутили с прозрачным озорником родство и оторвались от корешка, взмыли вверх, превращаясь на лету в птиц. Стая закружилась надо мной, загорланила и повернула к солнцу. Светило съело все без следа.

«Удивительный сон, — настойчиво пела сирень. — Как будто осень там танцует вальс «Бостон».

Песня закружила медленным вальсом среди цветов. Они ласкали, осыпались теплым снегом.

«Осень? Сирень? Вальс?» — настойчиво зудело, мешало насладиться медово-тягучим кружением. Но вот в убаюкивающую мелодию и хрипловатую песню Розенбаума вплелся высокий, Люськин голосок.

«Ведьмы!!!» — взорвалось бешеным всплеском сердце.

Сна, как ни бывало, а комочек мышц молотком гремел о грудь.

Я не слышал, как они сняли замок, открыли визжащие петлями двери. Услышал, когда ведьм собралось около десятка. Они вели светские разговоры о погоде, модах, музыке, а Люська подпевала магнитофону.

Она выглянула в окошко, указала пальцем в небо:

— А вот и Петькина летит.

Ведьмы часто называют себя именами своих слуг.

Я посмотрел в грязное оконце. Действительно летела моя ведьма. Это меня зовут Петькой. Она приземлилась у самых дверей, поставила метлу при входе и вошла.

— Привет, бабёнки.

Веселое разноголосое щебетание нарядных девиц заполнило мельницу. Сверху, через щелочку дощатого перекрытия, хорошо просматривалось сборище ведьм. Колдуньи разоделись на уровне «Диора», сверкали украшениями. Никто не походил на сказочную старуху-оборванку Ягу.

Наконец галдеж стал стихать, и тринадцать расфуфыренных баб, все из нашего поселка, расположились за дубовым столом. Старшая властно взмахнула рукой — все стихли.

— Бабёнки, — начала она. — Давно забыто лихолетье, когда нас жгли и топили. Пришли великие времена. Пора запрячь власть, взнуздать и загнать в послушное стойло. Для этой цели необходимы исполнители. Наши разведчики-фантомы послушны, но ими не заполнишь мир. Поэтому давайте растить легкоуправляемые колбасные души. Личности почти не поддаются контролю, а колбасники…

Невольно оценил свои духовные качества. Обилие колбасных проявлений заставило густо покраснеть. Униженное достоинство бунтовало, кричало, спорило, а я краснел, краснел, краснел…

Суть собрания выразила председательница. Остальные ведьмы лишь касались частностей, описывали свои козни, предлагали варианты новых. Здесь я узнал, что председатель райисполкома — фантом, его заместитель — человек, но законченный колбасник. Откровения сначала ошеломляли, но постепенно адаптировался с потоком сенсаций, даже стало скучно. Под монотонно гудящий шабаш отвлекся воспоминаниями о былом.

Как, почему попал