Выпуск, если мне память не изменяет, одна тысяча девятьсот второго года? Блестящий инженер-химик. Работали на Сестрорецком оружейном заводе. Правда, недолго. Лично знали Владимира Григорьевича Федорова.

Не так ли? Руженский Казимир Мстиславович. – Энкавэдэшник, а это, вероятнее всего, был он, замолчал.

– К чему этот цирк, господин… Как вас там? Я не разбираюсь в званиях НКВД. Куда вы собрались меня вести? Я давно готов к смерти. – Голос Руженского прервался.

Он многое бы мог добавить к словам военного, но предпочел бы забыть свое прошлое. Стереть из своей памяти и памяти людской.

– Я тоже не слишком хорошо разбираюсь в званиях НКВД, хотя и ношу звание подполковника. Но дело в том, что организация, которую я представляю, относится к наркомату внутренних дел лишь формально.

Управление специальных операций – это обособленная структура внутри этого наркомата, а я один из заместителей начальника совсем недавно созданного управления – Владимир Степанович Сысоев. Многие зовут меня просто по отчеству – Степаныч.

Кстати, именно я разминировал ваш подвал и все прилегающие к нему помещения и получил прямо-таки физическое удовольствие от вашей работы. Надо сказать, что, если бы этим непростым делом занимался кто-либо другой, ваш уютный уголок превратился бы в груду кирпичей. Со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями, а это было бы очень обидно – брать работу на дом в крови многих людей, но тащить экспонаты из музея с мировым именем – это, мягко говоря, некрасиво.

Мы могли бы отвезти вас в Москву, в наше управление, где вы работали бы с генералом Федоровым по улучшению существующего и созданию нового стрелкового вооружения, но, к вашему счастью, вы нужны мне для другого дела. – Подполковник Сысоев замолчал.

– И какого же? – Руженский с интересом смотрел на этого необычного подполковника.

Санкт-Петербург разблокировали совсем недавно, но передачи по радио никто не отменял, и этот Степаныч был достаточно известен во всей стране. Понятно, что не он лично, а его голос.

И да! Это был голос того самого человека, который так уничижительно отзывался о германской военной машине, о Германии в целом и о лидере всей германской нации Адольфе Гитлере лично. Абсолютно не стесняясь и не боясь никаких последствий, как будто он знал, что ему за это ничего не будет. Это Казимир Мстиславович отметил, слушая самое первое выступление Степаныча.

Именно этот человек, выступая на радио, назвал маршала авиации Германии Геринга жирным боровом, рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса – трусливой брехливой шавкой, а самого Гитлера – рукоблудствующим евреем. И тут же пояснил: «Только иудей может заставить всю Германию ходить строем, сдыхать в окопах и тянуться на цыпочках, прославляя рукоблудствующего шизофреника, в исступлении грызущего ковер под ногами у собственных подчиненных».

Тогда Казимир Мстиславович посчитал, что такого человека вживую просто не существует – слишком нагло и удивительно матерно говорил этот человек по советскому радио. Как такое выступление допустили большевики и их цензура, до сих пор не укладывалось у Казимира Мстиславовича в голове.

Старый инженер был уверен, что этого человека уже замучили или расстреляли, но он появился на радио вновь с не менее наглым выступлением, а потом еще раз, и еще, и еще. И вдруг этот Степаныч является перед ним собственной персоной, и это было необъяснимее всего.

– Переодевайтесь. Нам придется некоторое время пробыть на свежем воздухе, а ваша одежда не соответствует длительному пребыванию на улице. – Подполковник был сама любезность.

Впрочем, переодевался Казимир Мстиславович недолго. Ватные штаны, меховые сапоги – унты, безразмерный овчинный полушубок, шапку-ушанку и такие же овчинные варежки ординарец подполковника принес быстро и даже помог старому инженеру упаковаться в непривычную ему одежду.

Выйдя из технического входа в музей, они сели в необычно выглядевший вездеход. Этих вездеходов было четыре. Они загрузились во второй. Руженский никогда не видел таких машин. Угловатые бронированные прямоугольники были поставлены на мощные гусеницы. Сверху спереди боевой машины виднелась башенка с крупнокалиберным пулеметом. Внутри были простые лавки, на которых уместились двенадцать человек. Непривычно пахло машинным маслом, оружейной смазкой и дизельным топливом, но было тепло.

Ехали они долго. Несмотря на тряску на неровностях дороги, его напоили потрясающе вкусным чаем с лесной малиной и угостили огромным бутербродом с сыром и потрясающей колбасой. Ординарец подполковника оказался очень предусмотрительным молодым человеком.

Наконец вездеход, качнувшись, остановился. Впрочем, он останавливался уже не раз, но Казимир Мстиславович не замечал этого – пригревшись, он попросту уснул. Казалось, следовало бы подумать, что отвечать этому так хорошо осведомленному подполковнику, но дело в том, что вопросов ему не задавали, а бойцы, окружающие его, никак не выглядели следователями НКВД. Это были обыкновенные охранники, хотя и необычно вооруженные и так же необычно экипированные.

Выйдя на свет божий из темного нутра бронированной машины, Казимир Мстиславович подслеповато зажмурился. Его и подполковника как некую драгоценность окружали высокие крепкие солдаты. Наконец они расступились, и старый инженер невольно воскликнул:

– Господи Боже! Что это? – Перед взором Руженского раскинулись разгромленные невиданным оружием немецкие позиции.

Вездеход остановился прямо у траншей, пересекающих невысокие горки. Везде, куда падал взгляд пожилого человека, валялись трупы немецких солдат и офицеров. Обожженные, высохшие от нестерпимого жара, разорванные близкими разрывами. В траншеях, в окопах, в долговременных огневых точках и блиндажах. Внешне целые, но худые и как будто мгновенно высушенные трупы с лопнувшими глазными яблоками – лежащие в собственных кроватях офицеры Вермахта поразили старого инженера более всего.

– Немецкий укрепленный район Синявинские высоты, – через непродолжительное время отозвался подполковник, ни на шаг не отстающий от Казимира Мстиславовича. – Заваленный трупами солдат и офицеров Вермахта укрепрайон. Я приказал не убирать последствия бомбардировок и обстрелов, пока вы не увидите все это своими глазами. А вон там расстреляны те, кто чудом остался в живых после обработки немецких позиций новыми боеприпасами. Везунчики. Остаться в живых после всего этого – дьявольское везение.

Как я и обещал всему миру, все до единого пленные были уничтожены. Здесь погибло более восьми тысяч военнослужащих Вермахта. Еще несколько тысяч были перебиты в центрах обороны рабочих поселков. Пленных там не брали принципиально. После озвучивания ультиматума солдат противника живыми не берут. Добивают даже раненых, независимо от тяжести их ранений.

В живых остаются только врачи и санитары госпиталей – это слишком ценные специалисты, чтобы мы бездумно разбрасывались ими, но участь их незавидна. Все медицинские работники гитлеровской армии отправляются в лагеря военнопленных, расположенные в районах Крайнего Севера, для работы в лагерных медпунктах.