Все же высшее образование у Гринкевича есть. Местное, правда, но где находятся гланды, капитан знает и теперь озадаченно хмурится, прикидывая, как такое вообще возможно. Про радиста, слушающего этот монолог, и говорить нечего – такое впечатление, что он готов был хлопнуться в обморок.

– Ты ж ему наверняка ребро сломал! И что мы теперь «Лето» скажем? А если это ребро наперекосяк встанет да поцарапает внутри чего-нить не то? Как у нас с тобой этот покойничек говорить-то будет? – Ответ «Михалычу» был абсолютно не нужен.

– «Лето»? – с трудом выдавил из себя радист.

Сообразить, где у человека находятся гланды, что это такое и как их можно достать через черный человеческий выход, с учетом того, что он на этом выходе сейчас сидит, накрепко привязанный к вышеупомянутому креслу, радист явно не смог.

– Тот самый? – Ужас немецкого агента был неподдельным.

– Нет! Специально для тебя второго такого безбашенного с Дальнего Востока привезли. – Сарказм «Михалыча» зашкаливал, а сам он нашел благодарного слушателя. – Ентот «Лето» до войны в гестапо стажировался – ездили они в Германию с группой особо проверенных товарищей, а потом его три года японцы в концлагере учили, пока он оттуда не сбежал, по пути своих учителей перебив. Говорят, штук тридцать япошек голыми руками передушил – не в настроении был.

Теперича «Лето» свои знания на практике применяет. И тебя научит! Он постоянно что-нибудь новое придумывает. Ты такое о своей организме узнаешь, что ахнешь. Если к тому времени у тебя ахалка не отвалится.

Сейчас «Лето» занят. Он чуть позже подойдет. Товарищ майор в данный момент Исиодорыча развлекает, но тобой его командир займется – «Лис», а у него даже «Лето» иногда учится.

«Лис» – зверюга почище бешеного осназовца – подполковник, вообще отмороженный на всю голову, даже иней на висках никогда не тает. Так школа-то какая! Личный представитель Лаврентия Павловича Берии! А у наркома НКВД наивных дурачков не держат – не выживают они в тамошней организации.

Ну, прощевай, мил человек! Ты, главное, не молчи, а то цельным куском мы тебя больше не увидим! Прости, Господи, мою душу грешную! – И «Михалыч» несколько раз истово перекрестился, старательно пряча взгляд от радиста.

– Пойдем, Гринкевич. Что «Лис» с вражескими агентами вытворяет, смотреть страшно. Не надо тебе на такое смотреть – дня три потом есть не сможешь. Проверено. Даже от стакана чая тебя будет наизнанку выворачивать, а худеть тебе дальше некуда. – С этими словами наш доморощенный скоморох взял оторопевшего капитана под руку и вывел его из комнаты, которую мы превратили в импровизированную допросную.

Талант! Ни у кого из нас такая правдоподобная игра не получается. Все. Предварительная подготовка проведена. Теперь мой выход. Дальше не сильно интересно. Раскололся радист почти сразу.

Репутация у «Лето» конченого садиста, которого боятся даже политработники, а уголовников он пачками расстреливает. А тут я такой нарядный – мутный тип, который всех строит, невзирая на звания и должности, и у которого беспредельщик «Лето» учится.

Конечно, радист попробовал слегка помолчать – слабаков в тыл противника не засылают, но я тоже не пальцем деланный. С минуту молча разглядывал потеющего от неизвестности радиста, а потом принялся на столе сверточек разворачивать. А в сверточке том чего только нет. И иголки от акупунктуры, и щипцы зубоврачебные, и напильнички разные. Блестючие, красивые и до жути страшные, незнакомые вражескому агенту предметы. И все это молча. Десятка минут хватило.

Подобные приколы, жестокие инсценировки и дикие слухи в этом времени пока не приняты. Эти слухи мы сами постоянно запускаем, а милиционеры и уголовники разнесли по всему городу.

Двоих «блатарей» мы специально выпустили, чтобы они нас к своим подельникам привели, а они мимо «Голодного»[19] рынка проходили и задержались на нем на полчаса, новости рассказывая. В их среде информация быстро растекается, а из Ленинграда никуда сейчас не убежишь.

Людей вывозят только специализированные эвакоцентры, а там всех взрослых мужчин проверяют со всякой тщательностью. Женщин и детей отправляют дальше, а всех неблагонадежных отсеивают и сгоняют в строительный батальон, работающий на чистке прифронтовых дорог от снега. Из этого батальона можно убежать только на тот свет – его «конвойники» из спецполка НКВД охраняют, а они сначала стреляют по бегущему, а уж только потом спрашивают, куда это он так рванул.

Опера уголовного розыска говорят, что уже четверо приблатненных гонцов явки с повинной написали. Сами сдались – думают, что их на этап отправят, кормить будут, охранять и в попу примутся лобызать. Словом, предоставят им полный пакет довоенных радостей. Ленинград-то разблокировали – скоро прежняя жизнь вернется вместе с социалистической справедливостью, когда все равны, а уголовник рабочему классу – младший брат, которого надо перевоспитывать, а не уничтожать.

Щаз! Убогие! Их сначала нам отдадут, а там посмотрим, может, и в штрафную роту отправлять будет нечего – на зонах уголовники нынче долго не выживают. Здесь они еще не знают, что их прежняя уголовная лафа закончилась и никогда больше не вернется, иначе сами бы в уголовный розыск не заявились.

– Здравствуйте, Казимир Мстиславович! – Доброжелательное приветствие прозвучало настолько неожиданно, что высокий худощавый – в только что разблокированном Ленинграде упитанных людей просто не существовало – пожилой человек как будто наткнулся на бетонную стену. Этот человек уже и сам стал забывать свое собственное имя, но ошеломление длилось всего несколько секунд, и он, подслеповато щурясь, оглядел человека, окликнувшего его.

Невысокий, коренастый, никогда не голодавший военный в новеньком полушубке, ватных штанах, заправленных в высокие овчинные сапоги на кожаной подошве, и в шапке-ушанке. Вновь прибывших в Ленинград было видно сразу. Они выделялись среди коренных ленинградцев. Отличались как грязь питерских болот от голубого неба над «Спасом на Крови»[20].

– Меня зовут Вик… – но военный перебил его:

– Да-да, несомненно. Виктор Алексеевич Свечников. Работаете смотрителем и сторожем в музее «Эрмитаж». И вообще не гнушаетесь любой работы. В музее же и живете.

Раз в двое суток вы ходите к себе домой в маленькую комнатку на Миллионной улице, якобы проведать семью соседки, с которой дружите уже второй десяток лет.

На самом деле семья вашей соседки умерла в январе сорок второго года, а в подвале этого дома ваша кладовая, сокровищница и осколки памяти.

Нам неизвестно, когда и каким образом вы создали такие запасы продуктов, но даже меня удивил столь высокий уровень минирования вашего подвала. Могу вам сказать, что в некоторых деталях вы опередили свое время. Если честно, мне впервые встречается столь талантливый выпускник Московского Императорского высшего технического училища. Причем с отличием окончивший оное заведение.