Позывной: «Варяг». Спасти Севастополь! - Валерий Большаков

Москва, Кремль, 16 апреля 1945 года

Дымные шнуры пулеметных трасс прочертили небо. Мимо. Показались три девятки «Юнкерсов», направлявшихся Минск бомбить. Их сопровождали «мессеры».

– Я – Москаль, – сказал Рычагов мужественным голосом. – Группа, набираем высоту.

«Мигари» полезли вверх.

– Командир! «Худых» – восемь штук!

– Выбирайте!

– Я – Хмара. Предлагаю – ша!

– Идем с набором. «Соколиный удар» помните?

– Разучили, командир!

– Сейчас сдавать будете…

«Мессершмитты» по-прежнему держали строй – четверка ниже бомбовозов, четверка – выше. Они как будто в упор не видели всяких там «МиГов».

Рычагов усмехнулся неласково. Ну-ну…

– Я – Москаль! Четверка Баукова атакует ведущего передней девятки. Остальные – за мной. Бьем тех «мессов», что сверху.

– Есть!

Группа разделилась надвое и красиво заскользила, срываясь в крутое пике. Лишь теперь «мессеры» заволновались, потянули вверх. Поздно!

Разогнавшись почти до шестисот в час, жилинский «МиГ» выдал короткую очередь, разнося мотор завывавшему «Мессершмитту». Немец еще метров двадцать пролетел по инерции, разваливаясь, после чего опрокинулся брюхом кверху и понесся к земле. Прах к праху.

Литвинов, который шел у Павла ведомым, тоже не промахнулся, вогнав ха-арошую порцию пуль крупного калибра в кабину «мессера», снося ее до самого гаргрота. «Худой» свалился на крыло, и следовавший за ним «мессер» едва увернулся, подставляя борт. Рычагов «на автомате» выпустил очередь, буквально в упор. Мимо промелькнул узкий фюзеляж «Мессершмитта», изъязвленный дырищами, и полыхнуло огнем из пробитых бензобаков.

– Есть!

– Челышев, держись! Уходи со снижением! Всем смотреть в оба – меняйте профиль пикирования!

– Афоня! Смотри хвост!

– Внимание, группа. Идем с набором.

– Хмара, сзади сверху еще двое. Разворот!

– Рыба, уходи под нас.

– Дядя Миша, отбей!

– Уже!

– Пятый, набери еще метров триста.

– Я Пятый, принял.

– «Худые» на хвосте! Отсекай!

– Я – Бауков, атакуем вторую девятку. Бью ведущего. «Афоня», бей левого замыкающего, «Рыба» – правого.

Рычагов набирал высоту и не видел, что там творится с «Юнкерсами».

– Бауков, как успехи?

– Сбили ведущего, командир! И вся девятка ихняя расползлась, бомбы валят прямо в лес!

– Спускайте всех!

– Эт-можно!

– Коробков! Сзади!

– Твою ма-ать…

– Что там?

– Сбили Коробка!

– Ах, ты…

Рычагов, набрав достаточную высоту, «уронил» самолет – тот понесся вертикально вниз, наращивая скорость с каждым метром. Чувствовалась невесомость, а в прицеле проплывала туша бомбардировщика. До нее было еще далеко, метров триста, но Павел вжал гашетки – если сверху вниз бить, пули не должны растерять убойной силы.

Левое крыло «Юнкерса» испятнали попадания, потек дым из пробитого бензобака, пыхнуло пламя, занялось…

Но Рычагов уже не смотрел на подбитого бомбера, он провожал глазами «мигаря», косо идущего к земле, стелившего за собой клубистый черный шлейф…

…На экране зарябили значки – пленка кончилась, и в зале зажегся свет. Он был совсем маленький, этот кинотеатр на двадцать мест, зато находился в Большом Кремлевском дворце.

Сталин расположился в первом ряду, попыхивая папиросой – укреплял здоровье, отказавшись от знаменитой трубки.

Первая серия «Грозового июня» закончилась…

– Как вам кино, товарищ Рычагов? – спросил вождь и затянулся, щуря рысьи глаза. – Герой на вас похож – и лицом, и повадками.

– Единственно – пафосу многовато, – проворчал Жилин.

Когда бандеровцы убили его, Ивана Жилина, в 2015-м, а он очнулся в 1941-м, в теле Павла Рычагова, то трудно было представить себе, что к этой неверояти вообще можно привыкнуть. Приспособился, однако…

– На вас не угодишь! – фыркнул Сталин.

Вполне, впрочем, добродушно. Хотя с самого утра Иосиф Виссарионович был весьма озабочен.

5 мая 44-го отгремел салют Победы, а нынче на дворе апрель 45-го. Вся Германия в руинах, покорившаяся советскому солдату. Живи да радуйся! Ан нет.

– Черчилль грозился пойти на нас войной прошлым летом, – проговорил вождь. – Уже и осень прошла, и зима…

Иван кивнул.

– Не думаю, что наши бравые союзнички решатся на военные действия, – сказал он, – пока мы не пособили им с Японией. Без нас им еще год пурхаться, как минимум. Но стоит только микадо задрать лапки вверх, англосаксы тут же забряцают оружием.

Сталин докурил и потушил папиросу в пепельнице.

– Товарищ Рычагов, а вас не удивляет… хм… как медиума, что и тогда, и сейчас Черчилль вынашивал одну и ту же операцию – «Немыслимое»?

Жилин пожал плечами.

– Надо полагать, что «жирный бульдог» обдумывал «Немыслимое» с 43-го. Вот только в иной реальности, когда мы победили 9 мая 45-го, Черчилль с Трумэном не отважились на войну с СССР. Драться с Красной Армией из-за какой-то там Польши? Да хоть вся Восточная Европа на кону – это слишком мелко. И опасно. Но теперь-то мы оккупировали всю Германию, полностью, а не одну лишь ее восточную часть. И половина Франции под нами, и вся Италия. Мы слишком изменили баланс сил, обеспечив соцлагерю перевес, а с этим ни в Лондоне, ни в Вашингтоне не смирятся.

Иосиф Виссарионович построжел.

– Следовательно, войне быть.

– Да, товарищ Сталин. Был бы жив Рузвельт, он бы сдержался, поскольку обладал умом. Но у Трумэна просто руки чешутся сбросить на кого-нибудь атомную бомбу. Нас он презирает, считает азиатами, не способными создать ядерное оружие. Гарри забывает, правда, что в Манхэттенском проекте первую скрипку играли немцы – Оппенгеймер, Эйнштейн и прочие. Американцы там были на побегушках.

Вождь усмехнулся, затем нахмурился, но не по причине геополитических неурядиц – он уже выкурил свою норму. Еще одну цигарочку? Только одну, и все…

Вздохнув, Сталин вытащил из коробки «Герцеговины-Флор» папиросу. Последнюю на сегодня.

Неторопливо закурил, затянулся, с удовольствием вбирая ароматный дым. Поглядев на часы, вождь сказал: