Семья, проживающая в этой квартире, как я понимаю, была уничтожена в самом начале блокады. Так что если бы немецкий агент хоть что-то заподозрил – ушел бы влегкую. Полквартала оцепить мы бы не смогли – приданные нам бойцы еле ноги переставляют.

Чтобы не «светить» своего интереса, переодели «Кроху» в какое-то рванье и расположили ее в парадном прямо у квартиры. Проинструктировали, разумеется, чтобы никуда не лезла. Во второй квартире на этой лестничной площадке уже давно никто не жил, но квартира была закрыта, а сломать массивные двери без звука не получилось.

Кто же знал, что наша малявка такая резкая? На обсуждении захвата-то она присутствовала. Да и «Михалыч», похоже, ее по-своему проинструктировал. Последние несколько дней он «Крохе» показывал, куда и как бить, чтобы не убить, а вырубить. Научил на нашу голову.

Вылез Иннокентий Исиодорович в парадное, а у лестницы девчонка валяется. Нагнулся он, чтобы посмотреть, жива ли, и получил сначала прямо в лицо струю «черемухи», а потом и небольшой свинцовой битой, обернутой в несколько слоев тряпкой, по голове. Вот чем «Михалыч» учил «Кроху» противников вырубать. Уркаган беспредельный!

«Кроха» тоже газа хватанула, но на улицу выскочить успела. Выволочку свою она, конечно же, огребла, но вместе с благодарностью – яд у господина Смирницкого прямо в шарфе, прикрывающем лицо, зашит был, а «подвигов», как оказалось впоследствии, на этом внешне интеллигентном господине было столько, что живым оставаться ему резона не было никакого. А какое удивленное лицо у господина Смирницкого было, когда он в себя пришел и «Кроху» увидел!

К тому времени агента Абвера уже раздели догола и качественно связали – колоть его я собирался серьезно. К счастью, не пришлось – возраст у него уже был солидный, мог бы и не выдержать. Мразью господин Смирницкий оказался редкостной и даже попытался со мной поиграться, видимо, посчитав, что его взяли местные оперативники, но немного просчитался.

Информация о необычном имени командира бешеных осназовцев из Москвы уже просочилась в город, и имя «Лето» было у всех на слуху. Поэтому, когда я понял, что Иннокентий Исиодорович «валяет Ваньку», я позвал «Лето», который с радостной улыбкой на лице перечислил немецкому агенту несколько своих любимых приемов. Пока только теоретически, но тем не менее.

Подобные приколы любого проняли бы до печенки, так что въехал в ситуацию резидент Абвера сразу. Оказаться на улице со снятыми штанами и посидеть по пояс в снегу на морозе господин Смирницкий категорически не захотел, и наша беседа потекла в нужном направлении.

На самом деле это страшная по своей простоте и эффективности пытка. У человека действительно очень много нервных окончаний, и находятся они не только на пальцах рук и ног. Посадить мужчину голой нижней частью туловища в сугроб – и через пятнадцать минут вой человека на вой голодного волка будет похож.

Этот необычный прием ребята «Лето» на уголовниках проверяли, а немецкий агент физиологически ничем от них не отличается. Впрочем, можно сработать и на контрасте и поднести к отросткам уже хорошо охлажденной тушки огонек зажигалки.

Сам однажды выхватил этого ледяного удовольствия с горкой. Еще в курсантские годы. Выгнали нас на пятнадцатикилометровый кросс на лыжах. Чего уж нашему дуболому – майору Матлашову в его пустую голову взбрело, никто так и не понял, а доложиться нам он забыл.

На улице в тот день было минус двадцать пять плюс легкий ветерок. Эти минус двадцать пять в процессе стали минус тридцать семь, а легкий ветерок превратился в неслабую пургу.

Разумеется, никто нам тогда так и не сказал, что свою единственную на тот момент драгоценность надо упаковать в носок и лучше всего в шерстяной, а то и не один, если мы хотим насладиться радостью отцовства. Мы не шотландцы – «драгоценностями» на морозе не звенели и дистанцию, конечно же, прошли, но чего это стоило лично мне, вспоминать совсем не хочется.

Казалось бы, что ни душевных терзаний, ни моральных сомнений на этой войне быть не должно, но все равно грызет что-то то, что осталось на месте моей души. Все-таки, если ты не садист, психологически очень тяжело пытать живого беспомощного человека, хоть и твоего злейшего врага, особенно делая это, что называется, в твердом уме и светлой памяти. Но у меня в той же памяти трупы, вмерзшие в сугробы на улицах моего родного города, и свежие длинные могилы на Пискаревском кладбище.

В этом некрополе с простыми фанерными табличками еще нет мраморных надгробий, нет заасфальтированных аллей, обрамленных молодыми березками, нет изумрудной зелени ухоженных газонов, нет строгой ограды кладбища, нет монументальных ворот. Даже пруда, кишащего карасями всех размеров, что располагается справа от ворот, тоже нет. Есть только длинные холмы свежевскопанной земли, прикрывающие захоронения десятков тысяч безымянных тел некогда бывших живыми мальчишек и девчонок, их матерей и соседей, бабушек и дедушек.

А еще я хорошо помню один из рассказов «Егеря». Самый первый. Тот самый, когда мой современник увидел в мирной белорусской деревушке Сарья зверства новообращенных карателей и сошел с ума от увиденного им, и все становится на свои места. Вот враг, и он обязан рассказать мне все, что ему известно, со всеми мельчайшими подробностями, а морально-этическая сторона данного вопроса меня больше совершенно не волнует.

* * *

Радиста ключевого резидента Абвера в городе Ленинграде господина Смирницкого взяли прямо на улице. Удар в «душу» в исполнении капитана Гринкевича оказался идеальным.

Яков Гринкевич не выглядит силачом. По сравнению с тем же «Лето» бывший командир разведроты вообще смотрится заморенным задохликом, но у человека, почти три года прослужившего в дивизионной разведке и оставшегося в живых, развиваются весьма специфические навыки, которые он сразу же и продемонстрио́ровал.

– Что же ты долбишь, Гринкевич, как по колонне Исаакия? – возмущенно проскрипел ординарец «Лето».

Интонации голоса старого опытного фронтового разведчика подчас передать невозможно. В этих интонациях и презрение, и сквалыжность, и откровенная жадность, и ирония, и необъятное море сарказма. В зависимости от обстоятельств и развития ситуации «Михалыч», мгновенно сориентировавшись, выдает такие перлы, что можно заслушаться, предварительно вывалив собственную челюсть к себе на колени.

– Это колонна даже не поморщится – она мраморная, а человек мягонький! Нежней же надо!

Вот ты скажи мне, как «Лето» теперь допрашивать его будет? – Отловив, раздев и привязав радиста к креслу в его собственном полуподвале, мы прослушивали оригинальный «глумеж» в сольном исполнении от «Михалыча».

Капитан Гринкевич в такой постановке еще не участвовал и реагировал вполне естественно: хмурился, не понимая, что он опять сделал не так. «Михалыч» периодически достает капитана своими придирками, и бедняга Гринкевич далеко не всегда понимает, как себя вести в той или иной ситуации.

– «Лето» ведь обычно со своих японских хитростей допрос начинает. Вот в прошлый раз гланды через задницу доставал! Весь кровью и дерьмом забрызгался. А доволен-то как был! – «Михалыч» в восхищении причмокнул губами и закатил глаза, а капитан разведроты побледнел.