— Между Солнцеградом и Утопией (это другая моя деревня) влесу стоит старая водяная мельня, от которой зимой все равно никакого прока.Так я там лавки, скамьи поставил, самовар купил. Кто из крестьян хочет —заезжай, сиди. Свечи за мой счет, а если кому баранок или сбитня горячего —плати по грошику. Дешево, а все же не задарма. Пускай цену досугу знают. Там жекниги лежат с картинками, кому охота. Станочек токарный, пяльцы, ткацкий станокдля баб.

— И что, ходят? — взволнованно воскликнул Данила.

— Сначала-то не больно, приходилось силком. А теперьпривыкли, особенно молодые. У меня там милицейский дежурит и дьячок из церкви,чтоб не безобразничали. Хочешь посмотреть?

— Еще бы! — Фондорин немедленно вскочил. — За это заведениетебе больше хвалы, чем за любые хозяйственные свершения!

Едем! — Но вдруг стушевался. — Извини, друг. Ведь тынездоров. Съездим в клоб завтра…

Хозяин смотрел на него с улыбкой.

— Ничего, можно ведь и без меня. Фома дорогу покажет. Там изаночуете, а утром вернетесь.

— Едем? — повернулся Данила к Мите, и видно было, что емустрасть как не терпится на свою осуществленную мечту посмотреть.

— Конечно, едем!

Митридату и самому было любопытно на этакую невидальвзглянуть. Крестьянский клоб — это надо же!

— С Самсошей не получится, — сказал Любавин. — Тропу снегомзавалило, только верхами проехать можно, гуськом. Лошади у меня собственногозавода, норовистые. Неровен час упадет мальчуган, расшибется. Вдвоем поезжайте.Мне с твоим сыном не так скучно хворать будет, да и Самсону скучать я не дам.Ты, кажется, хотел в микроскоп посмотреть?

— Неужто? — задохнулся от счастья Митридат. — Тогда яостанусь!

Полчаса спустя он и хозяин стояли в библиотеке у окна исмотрели, как по аллее рысят прочь два всадника — один побольше, второйпоменьше.

Вот они уже и скрылись за последним из фонарей, а МиронАнтиохович всё молчал, будто в каком оцепенении.

Митридата же снедало нетерпение. В конце концов, невыдержав, он попросил:

— Ну давайте же скорее изучать водяную каплю!

Тогда Любавин медленно повернулся и посмотрел на мальчикасверху вниз — точь-в-точь так же, как в бане.

В первый миг Митя подумал, что у Мирона Антиоховича сновасхватило сердце, и испугался. Но взгляд был гораздо более долгим, чем давеча, изначение его не вызывало сомнений. Солнцеградский владетель смотрел на своегомаленького гостя с нескрываемым отвращением и ужасом, будто видел перед собойкакого нибудь склизкого ядовитого гада.

И тут Митя перепугался еще больше. От неожиданностипопятился, но Любавин сделал три быстрых шага и схватил его за плечо. Спросилглухо, с кривой усмешкой:

— Так ты Данилин сын?

— Да… — пролепетал Митя.

— Тем хуже для Данилы, — пробормотал Мирон Антиохович как быпро себя. — Он думал, я не слыхал, как ты сбежал-то. Не хотел я про этоговорить, чтоб не бередить… Надо думать, там, в бегах, это с тобой и случилось.Так?

— Что «это»? — взвизгнул Митридат, потому что пальцы хозяинабольно впивались в плечо. — Дяденька Мирон Антиохович, вам нехоро…

Второй рукой Любавин зажал ему рот. Нагнулся и прошептал,часто моргая:

— Тс-с-с! Молчи! Слушать тебя не ведено! Кто ты был раньше,не важно. Важно, кем ты стал.

Он провел рукой по лбу, на котором выступили капли пота, иМитя, воспользовавшись вернувшейся свободой речи, быстро проговорил — дрожащимголосом, но все же стараясь не терять достоинства:

— Сударь! Я не возьму в толк, к чему вы клоните? Если моепребывание здесь вам неприятно, я немедля уеду, единственно лишь дождавшисьвозвращения Данилы Ларионовича.

— И говорит не так, как дети говорят. — Мирон Антиоховичрванул ворот рубашки. — Родного отца по имени-отчеству… Сомнений нет! Тяжекжребий, но не ропщу.

Он на миг зажмурился, а когда вновь открыл глаза, в нихгорела столь неистовая решительность, что Митя, позабыв о достоинстве, заорал вголос:

— Помогите! Кто-нибудь, помо…

На висок ему обрушился крепкий кулак, и крик оборвался.

* * *

Очнувшись, Митридат не сообразил, где он, отчего передглазами белым-бело и почему так холодно. Хотел повернуться из неудобной позы —не вышло, и только тогда понял, что его несут куда-то, перекинув через плечо.Услышал хруст снега под быстрыми шагами, прерывистое дыхание, и рассудокразъяснил смысл происходящего: свихнувшийся Любавин тащит свою маленькую жертвучерез парк.

Куда? Зачем?

Что за жизнь такая у маленьких человеков, именуемых детьми?Отчего всякий, кто старше и сильнее, может ударить тебя, обругать, перекинутьчерез плечо и уволочь, словно некий неодушевленный предмет?

Дыхание Митиного обидчика делалось все чаще и громче, а шагимедленней. Наконец он остановился вовсе и бросил свою ношу на снег, тяжело селна корточки, прижал пленника коленом.

— Куда вы меня, дяденька? — тихо спросил Митя.

Снизу, на фоне темно-серого неба, Любавин казался великаномс огромной, косматой башкой.

— К пруду, — хрипло ответил Мирон Антиохович. — Там прорубь.Ты хитер, но и я не промах. Вон гляди. — Он коротко, одышливо рассмеялся иповернул Митину голову назад.

Там, за деревьями, белели стены дома.

— Видишь окно открытое? Это твоя спальня. Скажу, уложил тебяспать, а ты через окно сбежал. Данила подумает, что ты снова в уме тронулся.Жалко его, пускай у него надежда останется. Ни к чему ему правду знать.

Подавляя неудержимое желание закричать от ужаса, Митяспросил еще тише:

— Почему вы хотите меня убить?

— Не хочу, а должен.

Внезапно Любавин нагнулся и снова зажал своему пленнику рот.Секунду спустя Митя услышал приближающийся стук копыт. Кто-то скакал по аллеегалопом в сторону дома.

— Пора, — пробормотал сумасшедший. Вскинул мальчика наплечо, понес дальше.

— Я ничего дурного не сделал! — крикнул Митя.

— Не лги, сатана, не обманешь! — пропыхтел Мирон Антиохович,продираясь через кусты.