Вот ветки расступились, и впереди открылась белая поляна счерным пятном посередине.

Нет, не поляна — пруд, а черное пятно — прорубь!

Митя забарахтался, закричал — не о помощи, ибо кто ж тутуслышит, а от раздутия ЛЕГКИХ. Они, бедные, истово хватали воздух, словнопонимали, что это напоследок, что скоро им суждено наполниться жгучей чернойводой.

— Остудись, остудись перед геенной огненной, — приговаривална ходу Любавин.

— Стой! — раздалось вдруг сзади. — Мирон, ты что?!

— Д-Данила! Я здесь! — завопил Митя, выворачиваясь ибрыкаясь.

Любавин перешел на бег, но Фондорин тоже бежал, быстроприближаясь.

Безумец споткнулся, упал, но Митю из рук не выпустил.

— Врешь, — шептал он, подтаскивая мальчика к проруби. —Мирон Любавин свой долг знает!

Видно, понял, что не успеет утопить. Схватил Митю обеимируками за шею, но сжать не сжал. Налетел Данила, отодрал Любавина от жертвы,швырнул в сторону. — Опомнись! У тебя мозговая горячка! Деменция! Я еще заужином приметил…

— Зачем ты вернулся? Зачем? — с болью воскликнул тот.

Бросился было снова на Митю, но Фондорин был начеку —перехватил и больше уже не выпускал.

— Ну, ну, успокойся, — заговорил он медленно, рассудительно,как бы убаюкивая. — Это я, твой старый товарищ. Это мой сын, Самсон. А тебе чтопомерещилось? Много работаешь, себя не жалеешь, вот и надорвал рассудок. Этоничего, я тебя вылечу…

— Зачем ты вернулся? — в отчаянии повторял Мирон Антиохович.— Ты все испортил! Зачем ты вернулся?

— Вернее сказать, почему, — все так же умиротворяюще ответилДанила. — По двум причинам. Дорога через лес оказалась не столь уж узкой изаснеженной. Вполне можно было поехать в санках. А еще я всё думал и не могпонять, с чего это вдруг ты решился малому мальчонке свой драгоценный микроскопдать. Ведь даже родного сына не подпускаешь. Опять же блеск у тебя в глазах былособенный, знакомый мне по медицинским занятиям. Так глаза горят, когда человеквообразит, что он один в здравом уме, а все прочие безумцы и против негосговорились. У тебя припадок, временное ослепление разума…

— Это у тебя ослепление! — бессвязно закричал Мирон. — Тычто, не видишь, кто с тобой? Отыскал сына и радуешься? А где он шатался,знаешь? Спрашивал? Так ведь он правды не скажет! Такого наврет, всякий поверит!Послушай меня! Его истребить надо!

Он рванулся так сильно, что Данила его не удержал. К Мите неподпустил — закрыл собой.

Тогда Любавин кинулся назад, к дому, истошно вопя:

— Эй! Эй! Милиция! Кто на часах? Сюда! В ту же минуту вокнах загорелся свет, наружу выбежали несколько человек с фонарями.

— Бежим! — Данила подхватил Митридата на руки. — Милицейскиеу Мирона дюжие, шутить не станут.

Понесся огромными скачками по льду, потом через парк.

Сзади слышались крики Любавина:

— Вон там они, вон там! Догнать, схватить, кляпы в рот,обоим!

Ах, как быстро бежал Фондорин — у Мити только ветер в ушахсвистел. Откуда у старого человека столько силы?

Перед оградой Данила остановился. Митю просунул междупрутьев, сам ухватился за острия копий, подтянулся, спрыгнул вниз.

Долго бежали через снежное поле. Хорошо наст был крепкий,держал. И еще выручила невесть откуда налетевшая метель — подпустила по беломубелых завитушек, подхватила беглецов, прикрыла кружевной занавеской.

На опушке леса Фондорин упал в сугроб, привалился к сосне.Перевел дух.

Митю прижимал к себе, чтоб не замерз.

— Ах, горе, ах, беда, — сокрушался Данила. — Один на всюРоссию нашелся толковый эконом, крестьянам благодетель, и тот ума лишился. Ты,Дмитрий, на него зла не держи, это не он тебя убить хотел, а его болезнь. Япосле непременно к Мирону наведаюсь и вылечу его. Он — живая душа, пускай дажеи нездоровая. Ничего, лучше хворая душа, чем когда у человека вовсе нет нидуши, ни совести. Это уже не излечишь. Жить без совести всего на свете хуже…

— …А лучше всего то, что эта курица Инга прямо души в тебене чает. «Сэр Николас то, сэр Николас сё, девочку просто не узнать». Браво,Ника, браво.

Жанна насмешливо похлопала Фандорина по щеке — онотшатнулся.

Они стояли на лестнице вдвоем. Хозяйка ушла на кухнюпроверить, скоро ли будет готово горячее, попросила Николаса сопроводить«Жанночку» в салон.

Вот он и сопровождал, на еле гнущихся ногах.

— Хорошо, что я тебя тогда не размазала по шоссе, —проворковала истинная Никина работодательница, беря его под руку. — Ячувствовала, что время на тебя потрачено не напрасно, у меня интуиция. —Женственно прислонив голову к его плечу, перешла на шепот. — Сегодня ночью тысможешь выплатить свой долг. И всё, свободен.

— Что именно я должен сделать? — хрипло спросил он.

Это были его первые слова с того момента, как он ее увидел.Когда Инга Сергеевна их знакомила («сэр Николас, Мирочкин гунернер — ЖанночкаБогомолова, подруга нашего старинного приятеля»), он только сумел заторможеннокивнуть и вяло ответить на рукопожатие. Рука у Жанны была крепкая, горячая; унего — мокрая от холодного пота.

— Помочь моему клиенту получить то, что он хочет, — ответилаона.

Подвела спутника к окну, отдернула штору. Мир за яркоосвещенным двором и подсвеченной верхушкой внешней стены был черен, и от этогоусадьба напоминала большую орбитальную станцию, летящую сквозь космическиепросторы.

— Ваш клиент — Олег Станиславович Ястыков?

— Какой ты у меня умный, какой сообразительный, ну прямомагистр.

Она хотела снова потрепать его по щеке, но теперь Николасуспел отстраниться. Жанна рассмеялась — она вообще пребывала в отличномрасположении духа.

— Что они не поделили?

— Ну, на этот вопрос я могла бы и не отвечать, — протянулаЖанна, лукаво поблескивая зелеными, египетского разреза глазами. — Но так ибыть, отвечу, потому что ты, Ника, у меня паинька и отличник. История, в общем,обыкновенная. Куцему и Олежеку захотелось скушать одну и ту же нняку.

— Что скушать?