По возвращении в деревню меня поселили у жены фармацевта, поменявшего свои склянки на ружье. Жители деревни показали себя очень гуманными людьми. Они меня кормили, и кормили хорошо. Один даже принес мне форель, другой яйца, третий — вино и сухие фрукты. Не проходило и дня, чтобы я не получала в виде продуктов того, чего мне могло бы хватить на неделю. Конечно, я с удовольствием поменяла бы все это на свободу, но там выше никто не слушал этих моих соображений. Тем временем я познакомилась с одним стариком, который ко мне очень привязался. Он ходил по моей просьбе к другим французским пленным, которые содержались неподалеку, но чьи охранники не были столь великодушны, как мои. Благодаря ему, плодами моего везения могли воспользоваться и другие мои соотечественники. Кюре из Бургоса, узнав о моих злоключениях, пришел меня навестить. Он принес мне кучку различных испанских монет, соответствовавших по ценности четырем наполеондорам.[96] Я так и не поняла, как он и его сестра сумели собрать такую сумму; но благотворительность иногда бывает так изобретательна! Я начала даже думать, что поговорка о том, что дающий счастливее того, кто получает, действительно не столь уж и неверна, как иногда кажется.

Мерино и его люди появлялись в деревне лишь эпизодически. В основном они занимались тем, что бродили без цели, рыскали вокруг занятых французами городов и подстерегали отставших от своих частей солдат. Когда пленников набиралось достаточное количество, из них составляли конвой и отправляли в армию Веллингтона.[97] Англичане же занимались тем, что переправляли этих пленников в Англию. Однажды я спросила у Мерино, скоро ли наступит мой черед уезжать. Он мне ответил, что хотел бы меня оставить и даже постарается самостоятельно отвезти меня во Францию, но все будет зависеть от того, как пойдут дела. Веллингтон тем временем перешел через Дуэро, отбросил французов от Вальядолида и осадил Бургос. Я ответила, что люблю свою страну и искренне надеюсь никогда больше сюда не возвращаться. Но моя страсть к путешествиям была сильнее меня. Мне уже доводилось много слышать об Англии. Не обращая внимания на то, что рассказывали о плохом отношении англичан к французским пленным и об ужасной жизни, которую они вынуждены были вести на понтонах,[98] я заявила, что хотела бы увидеть эту страну, и если у меня не будет никакой надежды обрести свободу, то я хотела бы извлечь хоть какую-то пользу из моей несчастной судьбы. Я успокоила бы себя немного, если бы имела, по крайней мере, возможность попутешествовать. Мерино уступил моим просьбам. Он приказал своим людям доставить меня на посты английской армии. Прощаясь, он выделил мне в дорогу мула, груженного провизией.

Меня доставили в штаб шотландского полка. Потом я была заперта в амбаре вместе с семью другими представителями моей нации (наконец-то я увидела французов!), среди которых был один врач и два чиновника продовольственной службы. Эти шотландцы осаждали форт, прикрывавший Бургос. Наш амбар находился достаточно близко от форта, и мы могли видеть мельчайшие детали атаки: это происходило во второй половине августа 1812 года. Я сильно страдала от этого жестокого спектакля, однако какой-то инстинкт, более сильный, чем я, не позволял мне оторвать от него глаз. Я подхватила лихорадку и чуть не умерла; к счастью, пришел приказ выдвигаться. Следовало бы сказать, к несчастью, так как если бы нас оставили до 20 сентября, мы могли бы хотя бы порадоваться тому, как надменный Веллингтон вынужден был снять осаду.

Нас присоединили к колонне пленных, состоявшей примерно из двухсот человек. Отряд шотландцев сопровождал нас на двух первых этапах. Это были храбрые солдаты, гуманные и даже вежливые, чего никак нельзя было от них ожидать, если судить только по их странной одежде и достаточно примитивной музыке, издаваемой их волынками. Придя в какой-то лес, где мы должны были разбить лагерь для ночевки, они передали нас португальцам. Для тех мы были как рабы. Они обращались с нами как с собаками, они кололи нас своими штыками просто ради развлечения и оставляли на целый день без малейшей пищи, в это время мы вынуждены были хоть как-то питаться ягодами и другими дикими плодами, которые Провидение посылало нам, когда колонна проходила через лес. Если вы думаете, что я преувеличиваю, скажу вам в качестве доказательства того, как мы страдали, что из двухсот пленных, вышедших из Бургоса, всего шестьдесят один смог добраться до Абрантиша; все остальные пали по дороге от истощения и дизентерии. Умерло бы, без сомнения, еще больше, если бы два последних этапа нас не сопровождал отряд шотландцев из другого полка, который был выслан из Абрантиша навстречу нам. Эти настоящие солдаты испытывали жалость к таким же настоящим солдатам, как и они. Чтобы хоть как-то поддержать нас, они разрешили нам охотиться на кабанов, которых мы жарили и тут же поглощали.

В Абрантише нас присоединили на реке Тежу к группе португальских галерщиков. Эти отъявленные преступники показали себя более милосердными, чем их соотечественники, претендовавшие на то, чтобы называться благородными людьми. Они делились с нами черным хлебом и луком. Без их поддержки мы бы все просто умерли с голода. Когда мы высадились на набережной в Лиссабоне, чернь стала бросать в нас камни и куски грязи. Чтобы эти люди стали такими жестокими по отношению к несчастным пленным, нужно было, чтобы они сами пострадали во время оккупации страны войсками генерала Жюно. Уверяю вас, мой вкус к путешествиям что-то стал притупляться, и я сильно разочаровалась в этом юге Полуострова, который еще недавно казался мне таким красивым, и где я нашла столько унижений и лишений вместо славы, на которую я рассчитывала под знаменем 15-го драгунского полка.

Тюрьма в Лиссабонском форте. — У меня еще остаются силы кокетничать. — Ля Каролина. — Жестокий часовой. — Отъезд в Англию.

Когда Мерино передавал меня в руки англичанам, он проявил внимание к моей просьбе не объявлять, что я женщина, а представить меня в качестве офицера. Это избавило меня от тысячи неприятностей в пути, а уже в Лиссабоне позволило оказаться в форте, а не на понтоне, где содержались простые солдаты.

Невозможно относиться к пленным с меньшей гуманностью, чем это было в нашем случае. Мы лежали прямо на каменных плитах, нам не дали даже соломы и хоть каких-то покрывал. В качестве пищи нам раздавали так называемый пайки, состоявшие из полуфунта[99] риса, даже не приправленного солью. У нас на пять человек был один чан, в котором можно было варить этот рис, а в качестве питья нам давали плохую воду в бочках, которые должны были наполнять галерщики: мы могли черпать ее либо старым сломанным черпаком, либо башмаком.