Среди нас находились люди, сотрудничавшие в свое время с правительством короля Жозефа;[100] со многими были и их жены. Эти несчастные женщины были печальны и сильно подавлены; я посчитала необходимым поднять их дух, вселить в них смелость. Мне самой особо нечему было радоваться; однако природа иногда все же брала свое. Мне иногда удавалось стряхнуть отчаяние, и я принималась за свои любимые выходки. Наступило 6 января 1813 года. Сидя на земле, как обезьяны, мы доедали наши пайки риса, подбирая его пальцами со дна чана. Дно разбитой бутылки служило нам стаканом, который ходил по кругу. Когда чан стал пустым и волчий голод кое-как притупился этим подобием обеда, а мучения немного отступили, позволяя поговорить, не знаю, кто из нас первым начал вспоминать дни, когда он имел возможность поесть по-королевски.

— Эх, если бы я сейчас находился в моем Провансе среди моей семьи, — вздохнул кто-то.

— А если бы я был сейчас в моей Бретани у моей бедной матери, — сказал другой, — это был бы лучший из обедов.

— Я наелся бы от пуза.

— У нас там знают, что такое лакомый кусочек.

— Жаль, что мы здесь…

— Мои бедные родители!

— Моя бедная мать!

Каждый испустил тяжелый вздох, который мог бы перевернуть гору. Увы! Увы! Все погрузились в еще более тяжелое молчание. Вдруг я повернулась к бочке и показала пальцем на предмет, плававший на поверхности воды:

— Смотрите, смотрите!

Все подошли, встали вокруг бочки и стали смотреть. А я, сделав торжественное выражение лица, достала из воды карту короля червей, которую я сама туда незаметно подбросила, и закричала радостным голосом:

— Король пьет! Король пьет! Кто скажет, что и мы тоже не короли!

Вы скажете, что это было ребячество, настоящая глупость, однако, как бы все ни были измучены и унылы, никто не смог удержаться от смеха.

Нам сильно досаждали крысы. Они постоянно уничтожали или обгаживали наши порции риса. Я придумала против них военную хитрость, которая хоть и не принесла им того вреда, на который я рассчитывала, но во всяком случае на несколько дней дала нам неплохое развлечение. Я привязала на конец длинной веревки нечто вроде рыболовного крючка, обернутого катышком из риса. Этот катышек я положила на тарелку, поставленную в укромное место. Конец этой веревки я протянула далеко, очень далеко, а сама спряталась за бочкой, затаив дыхание. Со стороны это все выглядело великолепно. Но, к сожалению, опыты показали, что идея не так хороша, как на это можно было рассчитывать. Крысы — очень осторожные животные, они не заглатывают наживку, как глупые пескари. Крючка они касались лишь кончиками зубов, но он никогда не цеплял их за щеку. Мой способ ловли крыс тем не менее нашел немало последователей, которые предавались ему день и ночь, душой и телом. Без всякого сомнения, крысы — это то благо, которое Провидение посылает пленным, чтобы те могли поразвлечься, чтобы поддержать их силы.

В тюрьме мужчины перестают следить за собой; женщина же никогда полностью не откажется от желания выглядеть прилично, и в этом заключается ее преимущество над мужчинами. Мой драгунский мундир порвался на локтях, и я починила его при помощи двух кусков драпа от фалд; получилась неплохая куртка, которой не хватало лишь небольшого украшения. Мне показалось, что, если ее оторочить мехом, может получиться некое подобие гусарского ментика. Я несколько недель экономила порции риса, а потом продала его за примерно двенадцать су.[101] На эти деньги я купила у английского солдата меховую шапку, экономно разрезав которую, я получила великолепную оторочку для моей куртки. У меня было три рубашки, одну из них я использовала для того, чтобы починить две других и изготовить полдесятка подворотничков. Из аналогичных средств я соорудила некое подобие голубой кепки с тонким золотым галуном по краям. Я стирала белье в бочке и гладила его, усаживаясь на него сверху. Я старалась делать так, чтобы всегда быть одетой в чистое.

Нам разрешали гулять по террасе, откуда открывался вид на реку Тежу. Внизу находился понтон, на котором генерал Жюно во время своего пребывания в Лиссабоне[102] содержал португальских пленных, который теперь, по капризу судьбы, служил для содержания несчастных французских солдат. Я не думаю, что условия содержания, со всех точек зрения, могли бы быть худшими, чем у них; но все еще более усугубляла необходимость постоянно качать помпу, это была смертельно тяжелая работа, особенно под лиссабонским солнцем и под ударами палки. Сидя на лафете пушки, моем излюбленном месте, я часами смотрела на них, сожалея, что ничем не могу им помочь.

Однажды, когда я находилась на своем обычном месте, какая-то прогуливающаяся дама, одетая для конной прогулки, сделала несколько шагов в моем направлении. Она обратилась ко мне на плохом французском языке, заявив, что искренне мне сочувствует. Я подумала, что она португалка. В крайнем раздражении от вида своих соотечественников, с которыми так ужасно обращались, я сурово ей ответила:

— Занимались бы вы лучше своими делами, черт бы вас побрал!

Она посмотрела на меня без злобы, грустно улыбнулась и заговорила с одним из моих товарищей, офицером велитов,[103] которого звали Турнефор. После того, как она отошла, Турнефор сообщил мне, что она не португалка, а итальянка, Ля Каролина, первая солистка Лиссабонского театра. Два ее брата находились на французской службе, и она испытывала большой интерес к французам. Указывая на меня, она спросила Турнефора:

— Кто этот малыш, лицо которого выражает столько страдания?

Так как она показалась ему чувствительной и доброй, Турнефор не стал скрывать от нее, что я женщина. Через некоторое время она вновь проходила мимо меня и снова попыталась со мной заговорить. На этот раз я повела себя более любезно. Она от всего своего горячего итальянского сердца осыпала меня похвалами и предложила мне свою дружбу. Мы долго гуляли вместе, я дошла вместе с ней до самой крайней границы выделенного для нас пространства и увидела, как она села на лошадь и уехала.

На следующий день она вернулась в компании человека, несшего корзину, в которой находилась большая миска с макаронами, а также колбаса, мясо, хлеб и вино. Нас жило вместе около пятнадцати человек, и там было достаточно всего, чтобы насытить всех. Ля Каролина позаботилась о том, чтобы такая корзина была у нас каждый день. Она захотела, чтобы я приходила к ней обедать каждый четверг. У нее был превосходный дом, который она содержала вместе со своей матерью и третьим братом, который тоже пел в театре. Она получила разрешение губернатора; меня должен был сопровождать английский сержант, для которого этот наряд не был тяжелым; кроме того, он, так же как и я, весьма хорошо питался, вероятно, первый раз в жизни он так хорошо ел. Она сумела даже получить для меня разрешение прийти на праздник, который давал какой-то важный человек с Востока. Я неплохо развлеклась, рассматривая великолепные канделябры из массивного серебра, выставленные по всей длине лестницы, а также толпу турок с огромными бородами, и это были не какие-то там карнавальные турки.